Апрельский туман

С каким-то мазохистским упорством я хожу в медицинскую библиотеку и читаю все про рак — в основном на английском — к «нашему» я испытываю недоверие на генетическом уровне. Хочу в деталях знать, что происходит с Ледой в каждую секунду и что можно сделать, чтобы этого с ней не происходило.

Сгрызая до мяса ногти, я сижу на бесконечно длинных и однообразных лекциях — и бегу сюда. Я еще только подхожу к большому мрачному зданию, а меня уже охватывает чувство нетерпеливого волнения, страха и в то же время уверенности в том, что только здесь я смогу обрести спокойствие. Застрявшая между многотрубным, больше похожим на замок будущего, заводом, гигантским серым зданием непонятного назначения и высоким забором секретной зоны, угрюмая библиотека съежилась, словно гном, ревниво оберегающий свои тайны от посторонних глаз.

В первые же секунды пребывания внутри угрюмого здания на тебя обрушивается тяжелая атмосфера полновластно царящей здесь патологии, безысходности, страха, беспомощности и неизбежного одиночества перед лицом смерти, перед лицом небытия.

Самый страх смерти не так страшен, как то одиночество, которое сваливается на неизлечимо больного человека. Его чуждаются, его сторонятся, его уничижительно жалеют, но даже за самыми искренними словами сочувствия просвечивает радость жизни, радость нахождения «по эту сторону» барьера — и яростное пресечение мысли о возможном присоединении, о разделении человеческого страдания. Иногда людям даже приятно прийти «посочувствовать» больному — и тем самым поднять собственный жизненный тонус, подстегнуть тлеющий огонь наслаждения жизнью. Рядом с обреченными людьми в нас громче, чем когда-либо, заговаривает животное.

Я сразу иду в зал иностранной литературы — нашим не доверяю. Слово cancer звучит как-то солиднее. С другой стороны, сочетание чужих, отстраненных букв латиницы похоже на слово «консервы» — и ассоциации уводят сознание в сторону рыбок, смешных добрых мультиков и «Одиссеи команды Кусто». О-о! — после слова «Кусто» в памяти всплывает волшебная музыка, странное, причудливое сочетание звуков, диссонансное — но только на первый взгляд. Это хаотичное, обезумевшее метание духовых инструментов, словно армада рыбок, дернувшаяся в сторону, — и резкое, обезболивающее томление струнных, как прохладная вода на свежий ожог. А потом — секунды и квинты, секунды и квинты — в такой яркой, обнаженной гармонии, что мурашки бегут по шее, по рукам, по самой душе. Море предстает в этой музыке как живой организм, как человеческое существо, так и не сумевшее определиться: велик он или тварь дрожащая, свободен или одинок, счастлив или всё тлен…

Слово «рак» больше напоминает грязную больницу в маленьком городке, где болеют очень долго и мучительно однообразно, а умирают быстро и незаметно.

В принципе, я могла бы получить нужную информацию без лишних телодвижений. Достаточно было ввести в электронном каталоге ключевые слова «рак молочной железы», нажать Enter, а потом подождать, пока выдадут запрошенные журналы. Но это будет нечестно и искусственно. Эти библиотекарши — они совершенно бестолковые. Как правило, у них нет медицинского образования, и им совершенно наплевать на раки, параличи, комы, анорексии, грыжи и перитониты, чье тлетворное дыхание проникает в каждый уголок, в каждую щель этого стерильно-безлюдного здания; чьи смертоносные щупальца проникают в самые благополучные семьи и крушат, и душат, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей…

Поэтому я люблю сама зарыться в узкий проход между высокими полками и искать, шуршать, листать, впитывать ВСЁ о раке молочной железы. Библиотекарша бальзаковского возраста не прочь поболтать, но мой волчий вид ее отпугивает. Исподтишка я наблюдаю за ней. Жеманно оттопырив мизинец, она задумчиво прихлебывает свой растворимый кофе с порционными сливками. Другой рукой то и дело смахивает несуществующие крошки с пожелтевшей блузки. Задумчивый взор уперт в облезлую рекламу мужских духов на доме напротив, кокетливо начесан облезлый затылок, трагически изгибается ощипанная в ниточку бровь.

О раке, я ищу все о раке, но глаза непроизвольно, втайне от меня выискивают редкие психические заболевания — самые редкие, самые неисследованные. Неимоверный страх — до дрожи в коленях, до комка в груди — в сочетании с болезненным, непреодолимым, маниакальным интересом заставляет меня снова и снова листать Psychiatric и другие журналы по психиатрии. Зареклась думать об Этом, о ней, — и в области сознания почти добилась успеха, но там, где заканчиваюсь я и начинаемся мы, — там всегда мои мысли будут только о ней.

Ловлю себя на обмане, снова возвращаюсь к cancer и честно думаю исключительно о процессах, разрушающих Ледино тело, но Там…