Апрельский туман

Несколько недель назад, совершенно измотавшись, не будучи в силах побороть навалившуюся пустоту, я села в первую попавшуюся электричку и поехала в неизвестном направлении. Напротив меня сидел очаровательный мальчик лет 16. Первые минут двадцать езды я вижу только его профиль — правильный и чистый — и большой удивленный глаз. С каким-то детски непосредственным интересом он наблюдает пейзаж за окном, уткнув аккуратный прямой нос в стекло, а я не могу оторвать взгляд от его красиво вылепленной головы, от тонких пепельных волос, от прозрачной белой кожи, от эльфийских ушек — как не могу избавиться от ощущения чего-то неземного во всем его облике. На нем какие-то жуткие спортивные штаны и старая потрепанная рубашечка, но какое это имеет значение, когда ты в гармонии с собой и окружающим миром?

Сегодня пятница, и людей больше обычного — почти все сиденья заняты. Лица, как на подбор, — мрачные, непроницаемые, но неизменно оживляющиеся при любом выбивающемся из привычного шумового фона звуке или при появлении торговки съестным. Моим соседям мальчик явно не нравится, а я смотрю на их лоснящиеся, самодовольные физиономии, потом перевожу взгляд на чистое, бледное, словно у семинариста, просветленное лицо напротив меня, и от столь разительного контраста к горлу подкатывает тошнота, перемежаемая неудержимым желанием засмеяться.

Молодая, но со старческими замашками и мировоззрением тетка, которая сидит рядом с мальчиком, периодически косится на него своим красным, густо накрашенным глазом, потом с тупой озабоченностью оглядывает по очереди сидящих рядом с ней, словно ища сочувствия к ее соседству с этим «больным». Однако, напоровшись на мой ледяной взгляд, быстро опускает свои крошечные глазенки долу и делает вид, что тупая книга, которую она читает — «1000 рецептов от звезды», — чрезвычайно интересная и занимательная. Я помню, что точно так же подобные этой тетке уроды воспринимали Нику, когда ей было особенно паршиво: пересматривались, пересмеивались или, наоборот, окидывали презрительным взглядом, словно что-то, недостойное даже их жалости. Когда она была спокойной и сильной, они подсознательно боялись ее, ловили каждое слово, поддакивали. Но как только она давала слабину — они, словно стая волков, набрасывались на нее, а Ника, как большая собака, никогда не помнила их подлости и всячески помогала этим неблагодарным свиньям, как только они оказывались в затруднительном «умственном» положении. И я уже почти готова вцепиться этой крысе в ее жидкие патлы, но тут мой взгляд останавливается на светлом лице мальчика напротив — и я снова спокойна и умиротворена.

А он уткнулся носом в стекло и изумленно, будто только что прозревший слепец, рассматривает пейзаж, в котором движется поезд. Погода сегодня действительно самая подходящая для поездок «в никуда». Низкие тяжелые облака притупляют мышление, чувства, воспоминания; безветренно, нанизанные на высокие тополя вороны, холмы, холмы, холмы — и одичавшие, безлюдные хутора.

Где-то сзади чихают. Мальчик отрывается от окна и приветливо кричит незнакомому человеку: «Будьте здоровы!», после чего дверь, связывающая его с внешним миром, снова захлопывается, и он продолжает рассматривать пейзаж за окном. Боже, как странно звучит здесь это проявление элементарной вежливости! Здесь, в электричке, где каждый боится не то что заговорить — взглянуть лишний раз на соседа, лишь бы никто не мог втянуть его во «что-нибудь». Неважно, будет это «что-то» хорошим или плохим, — все-таки лучше сидеть со всеми в одном болоте и не высовываться.

Тот, кому было адресовано пожелание здоровья, не отзывается. Боится показаться смешным — в самом деле, ну кто может воспринимать всерьез и тем более реагировать на слова какого-то идиота? Молодая старуха с наигранным удивлением задирает свои кривые брови и, метнув полный презрения взгляд на мальчика, смотрит на мужа. Тот пожимает плачами. Тогда она подкатывает глаза и снова погружается в изучение звездных рецептов похудания. А куда ей худеть — и так вобла на выгнутых дугой ножках циркуля.

Вдруг по всему вагону пробегает характерное волнение. «Контора», — думаю я и не ошибаюсь. Вот они ползут, как жуки-навозники, — неизменно грузные, неизменно суровые и неподкупные, и лица у них такие, что всякому ясно: если бы Родина дала добро, они бы не задумываясь ликвидировали правонарушителя как неисправимого вредителя и врага народа.

Молодая старуха торжествующе косится на мальчика, доставая из пошлой лакированной сумки свой билет, — и я испытываю непреодолимое желание избить ее. Она с готовностью протягивает билет своими кривыми пальцами задолго до того, как контролер оказывается рядом с нашими сиденьями, — словно ей не терпится, чтобы этого наконец выпроводили. Только я уже все спланировала. Хочется обозвать ее, но не буду. Лучшая месть — молчаливая.