Аптекарь

Проснулась она среди ночи, когда попыталась поменять позу и сдвинуться спиной на дно, задрав вытянутые ноги вверх, так как дежа была хоть и узкая, но высокая. И в тот же миг в глаза ей ударил яркий свет месяца, который проникал сквозь щель. Это был очень холодный свет, словно длинная льдина, похожая на тонкий меч, тянулась от неба к ее сердцу, и у сердца не было сил ее растопить. Сон, который еще минуту назад обволакивал ее, опал лепесток за лепестком и выветрился, и теперь лишь тишина царила вокруг нее и в ней самой. В такой тишине засыпать ей было страшно, шевеление ногами не принесло никаких изменений, тишина все равно выходила победителем, она угнездилась на дне дежи и стерегла ее, как кот мышь. Но это продолжалось недолго, потому что скоро поднялся ветер, зашумели деревья и шелестел дождь, а вместе с ним послышался храп из соседней дежи, и Руте сразу стало легче. Дежи стояли под деревьями, и слабенький, но шумный дождь не донимал. Рута снова заснула.

На следующий день ворожей вытащили из деж и развязали. Зиморович спросил, признают ли они себя ведьмами, но обе отрицали, и тогда их повели в пыточную.

Пыточная – это особый мир, таинственный и скрытый для тех, кто не участвует в следствии, у рядового обывателя это место вызывало страх, но заодно и сокровенное желание хоть одним глазком припасть к какой-нибудь щели и увидеть, что там происходит, чтобы, получив желанную порцию трепета, с тихим удовольствием смаковать его потом и возвышаться в своих глазах, думая о себе, как о чистом и непорочном херувиме. Но это не дано было никому, кроме тех, кому эта обязанность полагалась по службе. Поэтому кроме главных персонажей – палача и его жертвы – там могли присутствовать епископ, судьи, подмастерья, кто-нибудь из медиков и нотариусов. По желанию могли заглянуть в пыточную и лавники, но им хватало одного-двух раз, чтобы навсегда получить отвращение к этому зрелищу. Кроме того, издавна все верили, что не стоит смотреть в глаза истязаемого, иначе его муки могут перейти на тебя и будут донимать всю жизнь. Поэтому частенько лавники и нотариус садились спиной к жертве.

Женщин начали раздевать, а поскольку те отбивались, их приковали к стене за руки и ноги и содрали с них все. Это зрелище вывело палача из равновесия, он не сводил глаз с молодой ведьмы и не мог представить, как будет пытать это прекрасное юное тело, к которому так и хотелось припасть губами, лаская все эти изгибистые линии кончиками пальцев. Холодный пот выступил у него на лбу. Но Зиморович приказал начинать со старухи, подмастерья взялись ее стричь и брить подмышки и между ногами, наляпав как попало густой пены. Закончив стрижку и бритье, подмастерья зажгли пучок соломы и для верности еще и слегка осмолили ведьму между ногами и подмышками, а затем ловко ее растянули между обоими крюками. Палач дернул за шнур, но баба даже не пискнула. Тело ее зависло и закачалось. Старое сморщенное лицо покрылось потом, губы вздрагивали, но молчали.

Епископ спросил:

– Отрекалась ли ты от Бога, и какими словами?

– Нет, – простонала ведьма и далее на каждый следующий вопрос отвечала отрицательно, но епископ продолжал:

– В чьем присутствии ты отрекалась от Бога, с какими церемониями, где и когда? Получил ли от тебя нечистый грамоту, подписанную кровью? А может, она была подписана чернилами? Как он тебе являлся? Как его звали? Как он был одет? Что у него было на ногах?

Наконец ведьма перестала отвечать и, закрыв глаза, высвободила себя из пытками измученного тела, выпорхнула из башни и полетела над рощами и лугами, упиваясь яркими зелеными красками, вслушиваясь в радостное пение птиц и жужжание насекомых, солнце теперь качало ее в своих лучах, и ничто из того, что окружало теперь ее тело, не беспокоило ее, а оказалось далеко-далеко, за пределами ее существования.

Палач кивнул подмастерьям, и они вместе потянули за шнур, тело ведьмы выпрямилось, напряглось, раздался хруст суставов, но крик боли не прозвучал, губы ведьмы были улыбающимися и мягкими, словно шла она не навстречу своей смерти, а навстречу своей юности. Потянули сильнее, но результат был тот же. Присутствующие беспомощно переглядывались. Казалось, вот-вот оторвутся запястья – так вздулись жилы и проступили сквозь сухую кожу кости. Но палач дал знак потянуть еще.

Ведьма почувствовала, как силы ее покидают, уже не могла лететь над рощами, темнота подавила ее, поволокла вниз и бросила на землю – она закричала, что во всем признается, и шнур ослабили. Ведьма опустилась на пол и жадно впитывала его холод, тяжело дыша.

– А ну, плесните на нее воды, – велел Зиморович, а потом наклонился и спросил: – Вивдя Павлючка, признаешься ли ты, что вышла за дьявола и насылала чары на людей и на скот, что летала на Лысую Гору на шабаш и гуляла там на бесовских пирах?

Ведьма открыла глаза, глянула на него с такой ненавистью, что тот аж отшатнулся и побледнел, и воскликнула:

– Чтоб ты сдох, как собака под забором!

– А, черт тебя побери! – выругался судья. – Сейчас ты у меня по-другому заговоришь. Давайте сюда гишпанский сапог!