Аптекарь

Каспер догадывался, что это место для нее чем-то дорого, он и сам любил луга, как и лес; иногда он отправлялся на охоту и искал каких-то острых ощущений, преследуя оленя или дикого кабана. В лесу он чувствовал себя как дома, дикий первобытный мир был для него родней, чем мир людей, и благосклонней к нему. Он тоже мог любоваться травами, цветами и вслушиваться в жужжание насекомых, но это была его самая большая тайна – тайна палача, которой он не мог бы открыть никому. Поэтому он не держал в доме ни кошки, ни собаки, зная, что будет их любить, а любовь для палача – опасна. Как и чье-либо сочувствие к нему. Это было бы самым большим оскорблением – увидеть на себе чей-то сочувствующий взгляд, нет, только не это. Но любить женщину – это немного другое, это как дышать, ее можно любить, не теряя независимости и не посягая на ее независимость. Любить ее голос, тело, движения, запах, прикосновения, иметь возможность обцеловать ее всю с ног до головы, положить голову ей на грудь, засыпа5ть и слышать ее дыхание. Любить и бояться потерять все это. Но никогда не проявлять этого страха, лишь жить с ним и давить в себе любые его проявления.

Каспер осознавал, что появление Руты в его жизни – чистая случайность, которая исключала возможность выбора, и чувства его противились этому осознанию. Два одиночества оказались рядом, два жаждущих любви одиночества, однако отдаленные друг от друга непреодолимым расстоянием, ведь сколько бы Каспер ни пытался его сократить, оно короче не становилось, его слова не приближали их друг к другу, хоть и не отдаляли. Они стояли на двух берегах, а между ними пенилась река, которую не перейти вброд и не переплыть. Каспер вспомнил, что Рута могла так всматриваться не только во что-нибудь видимое и живописное, но и неведомо во что. Однажды вечером, когда туман медленно и ласково плыл от реки, пеленал деревья и льнул к окнам, как большой лохматый пес, Рута стояла на пороге и вбирала этот туман в свои удивленные глаза. Прохлада вечера окутывала ее и отгоняла грусть. Палач вырос за ее спиной, кашлянул, чтобы не спугнуть, и сказал:

– Холодно, идите в дом.

– Нет, не холодно. Как раз хорошо.

– Туман, – сказал он, – такой густой. Во что вы всматриваетесь, ведь ничего не видно?

– Я люблю туман.

– Как можно любить туман?

– Когда он так лохматится и пенится, можно бесконечно вглядываться в него и угадывать какие-то образы.

Каспер попытался что-нибудь рассмотреть в густом молоке, но не увидел ничего примечательного, однако решил не спорить, тихо отступил назад, и то ли послышалось ему, то ли действительно ее губы выговорили странные слова: «Между мной и мной ты прорастаешь травой». Он хотел было переспросить, но не решился, сел у огня и подбросил полено. Ему больше нравилось смотреть на огонь, на пламенные языки, которые так соблазнительно танцуют на дереве, демонстрируя мерцающие таинственные фигуры, а еще на искры, которые прыгают на каждом полене, которое догорело, и этот танец искр бывал весьма увлекательным. Палач наливал себе меду и, потихоньку потягивая, погружался в марево. И опять какие-то слова с неведомых губ пришли к нему: «В твоем лице цветы увядшие, поля почерневшие, озера высохшие, в сны твои пастухи незнакомые коз загоняют»… Кто это нашептывал и кому? Его одолевала дремота. Эта ночь была создана для того, чтобы разделить ее на двоих, как кусок хлеба, и чтобы любить, даже когда тело телу говорит «нет». Огонь был согласен с ним и старался не шуметь. А свеча погасла от страха, что погаснет…

– Слышите? – спросила Рута. – Слышите это пение травы, цветов, тополей, реки? Видите, как дрожит и играет воздух над лугом? Как ярится солнце? Как пьянит все вокруг?

Конечно, он все это слышал и чувствовал так же, как и она, но молчал. Рута посмотрела на него и сухо сказала:

– Всего этого у меня нет в городе. Обещайте, что будете отпускать меня.

– На коне?

– Да.

– Но ведь вы убежите.

– Я и так убежала. Неужели вы не заметили? Я и дня не пробыла у вас. Я была здесь. Все время. А там, у вас, была только моя тень – холодная и неприступная. Но я обещаю вам, что та моя тень не убежит от вас. Она будет вам покоряться во всем. Кроме одного – она не будет принадлежать вам. И если вы ее прогоните, я буду благодарна вам еще больше.

– Время лечит и не такие глупости, – буркнул Каспер, сдерживая обиду и стараясь не показать своих чувств.

Бричка тронулась. Ехали они молча. Наконец Каспер сказал:

– Я не буду запрещать вам ездить на прогулку. Но я не могу убить в себе надежду на то, что что-нибудь может измениться. Это то, чем я буду жить. Такое, знаете, маленькое заблуждение. Но оно будет греть меня. Этого ни вы, ни ваша тень мне не запретят.

– Нет, – согласилась Рута, вдруг почему-то решив его успокоить, и взгляд ее потеплел.