Арабская империя

«Джафар» написала она мускусом на щеке,
Скорее я расстанусь с жизнью, чем с этой щекой.
Потому что она писала на щеке линиями мускуса,
Но написала линиями любви на моем сердце.

Чары прекрасной Кабихи были столь сильны, что Мутаваккиль постановил лишить наследства своего старшего сына Мунтасира и сделать своим официальным преемником Мутазза. Последовали обычные затруднения, поскольку клятвы в верности были уже принесены Мунтасиру, а он отказался отречься. Очевидно, Мутаваккилю в этом случае катастрофически не хватило мудрости. Возможно, он боялся того, что скажет прекрасная Кабиха о его неспособности добиться исполнения своих приказов. В злости и досаде он вызвал к себе Мунтасира и прямо заявил ему о том, что лишает его права наследования.

По-видимому, никто не предвидел кризиса. В обществе не ощущалось ни напряжения, ни беспокойства наподобие того, что предшествовало финальному падению Омейядов. Правда, существовала ненависть к тюркским воинам, а предоставление тюркам значительной власти встречало осуждение, но халиф и его войска жили в полуизоляции в Самарре, а народ вряд ли был хорошо осведомлен о дворцовых интригах. На самом деле, именно в этом таилась опасность. С самого возникновения империи вся власть — религиозная, политическая и военная — была сосредоточена в руках халифа. Происходили бесчисленные восстания, но они не были направлены против самого института халифата, в отличие от современных выступлений левых против какого-нибудь диктатора. Почти все эти возмущения принимали форму требований, но не ограничения власти существующего халифа, а его замены как человека, недостойного занимать свое место. Ни один из множества недовольных не думал, что раз уж халиф всемогущ, то путь к абсолютной власти пролегает через ограничение власти халифа.

Пока Повелитель правоверных жил в своей столице в окружении своего народа, такой подход, вероятно, был невозможен. Но Мутасим сознательно переехал из Багдада в Самарру в сопровождении только своих элитных войск, состоявших из тюрков. Он их не боялся — они были его любимцами, которых он лелеял как зеницу ока. Но, перенеся халифат в Самарру и окружив его одними «домашними войсками», он невольно поставил своих наследников в зависимость от их благосклонности. Разумеется, никто этого не понял, и поначалу этого не осознавали даже сами тюркские наемники.

* * *

В тепличной атмосфере Самарры среди тюркских офицеров уже шли интриги. Некоторые из них завидовали Буге аш-Шураби, тюрку, который стал самым влиятельным человеком при дворе и пользовался доверием халифа. Буга был рабом и, пока не выдвинулся на высокие посты, исполнял обязанности дворцового распорядителя. И здесь тоже скрывалась опасность, поскольку никто не может быть героем для собственного камердинера. Сколько раз в истории зачинщиками революций становились привилегированные и избалованные воины императорской гвардии, в то время как на далеких границах простые солдаты, лишенные уважения и заботы, по-прежнему хранили преданность своему императору. Мутаваккиль, по всей вероятности, был совершенно заурядной личностью, а тюрки слишком приблизились к нему. При взгляде с такого расстояния его увлечение наложницами, чрезмерное пристрастие к вину и неспособность контролировать сыновей не вызывали у них уважения. Тесное общение, как водится, породило презрение.

Недовольные офицеры анонимными письмами уведомили Бугу о том, что халиф намеревается подослать к нему убийц. В то же время Мутаваккиля тем же способом предупредили о том, что Буга собирается его убить. Таким образом, и у халифа, и у его тюркского фаворита появились подозрения. Как раз в этот момент разгорелась ссора между Муттавакилем и его сыном Мунтасиром. Буга, полагая, что халиф собирается избавиться от него, решил нанести удар первым и сделать халифом Мунтасира, после чего, как он, без сомнения, ожидал, все в империи пойдет своим чередом.

Через несколько дней, во второй половине дня, Мутаваккиль находился в прекрасном настроении и весело болтал со своими близкими друзьями. Ближе к вечеру Повелитель правоверных развеселился еще больше и то и дело требовал налить вина, пока, наконец, не напился допьяна. Или, быть может, Буга, бывший рядом с ним, намеренно напоил его. Когда большинство придворных удалилось, в помещении остались только Буга и фаворит халифа Фатих ибн Хакан. Между ними сновал прислуживавший им мальчик.

Внезапно в комнату ворвалось пятеро тюрков с обнаженными мечами. «Что это, Буга?» — вскричал халиф в тревоге. «Это стражники, — ответил военачальник, — они будут спать у дверей моего господина, Повелителя правоверных».

Потенциальных убийц эти слова застигли врасплох, как и вид Буги, дружески пьющего вино с халифом, — ведь именно он приказал им прийти в этот час и убить халифа. Поэтому они отступили в смятении. Буга поспешил за ними и в резких выражениях приказал им сделать свое дело.