Арабская империя

Отступая на запад, Хадджадж получил подкрепление из Сирии. Однако халиф был так встревожен этим всеобщим бунтом в Ираке, что прислал своего брата для переговоров с Ибн ал-Ашафом, обещая последнему сместить Хадджаджа, если тот неугоден иракцам. Возможно, мятежники истолковали это предложение как признак испуга, поскольку отвергли его с презрением. В мае 702 г. две армии встали лицом к лицу у Дейр ал-Джумаджим, возможно, недалеко от современной Фаллуджи[40]. Обе стороны рыли рвы и строили укрепления. Мелкие стычки продолжались около ста дней, но, наконец, в августе 702 г. в результате решительной атаки сирийцев иракцы дрогнули, и их армия понесла поражение, а Хадджадж с победой направился к Куфе. Однако бунтовщики снова собрались с силами, и потребовалась еще одна битва, после которой власть дамасского правительства в нижнем Ираке была восстановлена. Абд ар-Рахман ибн ал-Ашаф бежал в Сиджистан, а после к Рутбилу, неверному правителю Кабула, с которым когда-то его послали воевать. То, что последовало за этим, вероятно, можно назвать торжеством поэтической справедливости, поскольку Рутбил приказал его казнить, а голову отослал Хадджаджу.

К несчастью, в феврале 701 г. умер Мухаллаб, старый и верный воин, находившийся на посту наместника Хорасана. Его сменил его сын Йазид и после провала восстания Ашафа снова заставил повиноваться непокорные иракские войска в Восточной Персии. На смертном одре Мухаллаб велел своему сыну помнить, что война — это прежде всего тяжелая работа и дисциплина, а не физическая храбрость; такое высказывание примечательно для араба, большинство соплеменников которого, видимо, предпочитало действовать вопреки этому тезису. Возможно, оно несет в себе нечто поучительное и для нас, ибо мы склонны воображать, что в старые времена войны состояли из дерзких кавалеристских атак и только в наши дни стали требовать упорного труда и тщательной организации. Мухаллаб ибн Аби Суфра прекрасно знал об этом еще двенадцать веков назад.

* * *

Хадджадж выглядит как человек, пронесший верность Омейядам до самой смерти, но он не сумел преодолеть растущую ненависть между сирийцами и иракцами, а напротив, еще сильнее ее разжигал. Масуди сообщает о том, что Хадджадж произнес в мечети Куфы речь, в которой неоднократно ставил сирийцев в пример иракцам, что едва ли могло пробудить у жителей Куфы любовь к Дамаску. Вскоре после поражения восстания Ашафа Хадджадж, раздраженный капризами жителей Куфы, основал на Тигре новый город. Он назвал его Васит, «серединный», так как он находился на равном расстоянии от Куфы, Басры и Ахваза.

За шестьдесят лет до этого арабские завоеватели пришли из Центральной Аравии. Одна центрально-аравийская армия вторглась в Сирию, а другая напала на Ирак. И вот по прошествии шестидесяти лет мы видим, как иракская армия жаждет сразиться с сирийской. В некотором отношении эта вражда была связана с географией. И Сирия, и Ирак были самодостаточными странами, отделенными друг от друга несколькими сотнями миль по пустыне. Если столицей империи был Дамаск, то Куфа и Басра автоматически превращались в далекие провинции, лишенные привлекательности и будущего. Если же, напротив, столицей стала бы Куфа, то далекий Дамаск канул бы в запустение. Таким образом, географическая обособленность Сирии и Ирака создала ситуацию, которая порождала растущую ревность между двумя армиями, даже если их воины принадлежали к одному и тому же народу.

Однако принадлежали ли они к одному народу? Второе поколение завоевателей, хотя его представители все еще носили арабские имена, имело смешанное происхождение. Более того, и это наводит на очень интересные размышления, до арабского завоевания Сирия принадлежала Римской, а Ирак — Персидской империи. До вторжения арабов граница между Европой и Азией проходила не по Босфору (как мы считаем теперь), а вдоль Верхнего Евфрата, по линии персидско-византийского рубежа. Таким образом арабские завоеватели, осевшие в Сирии, оказались в атмосфере классической римской цивилизации, в то время как те, кого война забросила в Ирак, попали в восточную среду.

Еще одна примечательная черта восстания Ашафа заключается в том, что в борьбе с дамасским Повелителем правоверных этот человек, будучи мусульманином и арабским вождем, мог положиться на Рутбила Кабульского, неараба и немусульманина. Ранее Ибн ал-Ашаф по приказанию Хадджаджа направился воевать с Шабибом и хариджитами и потерпел поражение. Его упрекали за трусость, и Хадджадж публично бросил ему это обвинение в лицо. Кажется правдоподобным, что этот инцидент озлобил его и, как часто бывало у арабов, личная обида перевесила у него чувство долга по отношению к своему народу и религии. В средневековой Европе влиятельные аристократы тоже часто восставали из соображений личной чести. И все же нельзя полностью пренебречь темой арабского самолюбия, которое является характерной чертой этого народа.

* * *