Арабские скакуны

— Ты — идиот! — сказал мне Иван. — Я никогда не трахал зверей. Никогда! Не трахал зверей, не трахал мужчин. Правда, некоторые мои женщины были во сто крат хуже самых жутких зверей, но они все-таки были людьми. О чем это говорит?

— Да, о чем? — поинтересовался я.

— Это говорит о том, что человек хуже зверя. Всегда хуже! Хуже! Это я тебе говорю…

— … хитрые арабские купцы приписывали своему товару самые разнообразные достоинства, — Иосиф начал подметать пол. — Про тех, которые якобы носились по горным плато в самом сердце Аравии, в царстве воинственных мифических вогабитов, складывались сверхъестественные предания. Будто бы вогабитские лошади могли перепрыгивать через ущелья, обгонять ветер, а где-то там, среди белоснежных песчаных барханов, жили особенные, вороные монстры, с гривами до земли, с огненными глазами, понимавшие человеческую речь, знавшие, где лежат сокровища последних царей из Петры, способные летать и разрывающие брошенных им в загон пленников острыми зубами, — Иосиф шваркал веником и поднимал пыль.

— Рискуя жизнью, европейцы пробирались вглубь полуострова, но там лошади были мелкими, порочными. Вороных людоедов не было, а легенда жила. Как не было и набатейских сокровищ. Поэтому спасение было в фальсификации родословных. Дело важное и необходимое не только в коневодстве. И вместо арабского скакуна купец продавал в Европу туркменского или персидского. Так, жеребца Туркмен-Атти, привезенного ко двору императора Карла V, никак не могли выдать за то, чем жеребец на самом деле являлся: император желал арабского скакуна, желал на арабском скакуне двинуть против Франциска Длинноносого. Жеребец принес императору удачу, король французов был пленен, Карл наклал противникам по первое число, но в свите французского короля имелся один шевалье, который и определил, что под императором вовсе не кохейлан, не сиглави, не хадбан, а настоящий туркмен. И сей шевалье испортил императору торжество, раскрыв ему, что победа была завоевана не на арабском скакуне, а на императору породы неведомой. Сик транзит — шевалье закололи в темнице, чтобы не болтал, всезнайка, Франциск просидел в плену дольше предполагаемого. Знание умножает скорбь. Лишение или — как кому нравится, — избавление от иллюзий — дело опасное… Опасное для жизни… Иосиф смел мусор в кучу, прочихался, начал сгребать мусор на совок, а совок опрокидывать в новый мешок. Своей хозяйственностью Иосиф достанет мертвого. Или живого. Даже — осла.

— Ну, все-таки, откуда ты так хорошо знаешь про осла с соседней заставы? — спросил я Ивана. — Согласись, это внушает определенные мысли.

— Какие? — Иван так мотал головой, что было сразу видно: этому лучше больше не наливать.

— Что между вами что-то было. Ты ходил на соседнюю заставу в самоволку и встречался со своим осликом? Или у вас был свой осел? Ну, признайся был?

— Ну, был, был у нас… свой… — Ванькино лицо жалобно сморщилось. — Серенький такой, светленький, почти белый… Я, помнится, рисую плакаты, а он ходит кругами, копытцами тук-тук. А наш замполит слово «впереди» писал раздельно, «в переди», и я так и написал на стенде для результатов соревнования между взводами. Мне начальник заставы — «Ты же москвич, культурный человек!» — а я ему бумажку с текстом замполитовым. Он стоял, стоял, думал, думал, а потом с таким чувством, с такой болью — «А ты, все-таки, москвич! В тебе это сидит! Ну, может же человек ошибиться! Ну, просто ошибиться?! А вы, москвичи, сразу! Хочешь его выставить? Нет, москвич, не получится!» И снял меня с художников, до дембеля по нарядам я летал как ласточка.

— Ну, а ослик-то? — я был настойчив. — Он-то как?

— Не помню, — Иван вдруг всхлипнул, на него было больно смотреть, человек страдал, страдал и мучался. — Это уже неважно, старик, неважно совсем…

Над нами вновь воздвигся Иосиф. Он налил. Нам следовало перестать пить. Но Иосиф налил. И потом, имелся повод выпить: лично я был с Иосифом кое в чем согласен, и если пойти дальше, то я всегда был сторонником внесения в Уголовный кодекс отдельных глав, в которых бы определялась ответственность за «иллюзивное дефлорирование». Мой, к слову, термин. Быть может, недоработанный, юридически недостаточно ясный, но выстраданный. На собственной шкуре, а какой критерий может быть сильнее?