Арабы и море. По страницам рукописей и книг

На десятой «пользе», повествующей о величайших островах мира, я несколько отдохнул: это было в общем типичное географическое описание из разряда тех, в которых у меня уже имелась известная начитанность. Кратковременная передышка окончилась, как только я дошел до одиннадцатой «пользы», посвященной муссонам Индийского океана, и особенно до последней, двенадцатой, представляющей подробную лоцию Красного моря. Вслед за своим отцом и дедом, водившими корабли в западноаравийских водах, знаменитый лоцман досконально знал это море – обширный район от Джедды до Баб-эль-Мандебского пролива и африканского побережья он описал тщательно и систематически, не пропустив ни одной отмели, ни одного подводного камня; недаром Ферран, лучший знаток литературы такого рода, отмечал, что уровня лоции Красного моря в «Книге польз» не достигло ни одно из европейских руководств по парусной навигации. Но от множества географических названий, не встречающихся ни на каких картах, рябило в глазах, а разнообразные ветры не всегда было просто привязать к определенной акватории и сезону. По временам, впрочем, я ловил себя на том, что начинаю подолгу задумываться и над вещами довольно ясными; это давала о себе знать нараставшая усталость. Но уже отходили назад последние мили, близился берег. 23 ноября 1960 года, закончив работу над заключительным листом рукописи, я испытал те же чувства, какие, вероятно, посетили Колумба, когда после долгих и трудных переходов по неизвестному океану он 12 сентября 1492 года увидел землю. «Книга польз» была прочитана, переведена и объяснена спустя пять столетий после ее создания, вдалеке от места, где началась ее жизнь.

Много дней необратимой человеческой жизни ушло на ее разбор, потребовавший напряжения всех душевных и телесных сил, зато для научного обихода подготовлен памятник первостепенного значения. Работая над ним, я не раз вызывал в памяти дорогой образ учителя. Как бы он перевел это место? Как бы он истолковал такую мысль? Допустил ли бы он такое-то чтение такого-то слова или бы предпочел другой вариант? Окончив всю работу, я подумал: какой был бы для меня праздник показать ее Игнатию Юлиановичу и как бы он был рад этому свершению, осуществленной мечте многих лет; у него был не слишком распространенный дар искренне радоваться успехам других: эти другие, люди разных поколений, способностей и тем, отдавали себя делу, которому он посвятил свою жизнь, и, когда кому-нибудь удавалось найти удачное решение исследуемого вопроса, Игнатий Юлианович был счастлив прежде всего от сознания, что в этом вопросе наука поднялась на более высокую ступень.

В период работы над переводом «Книги польз» я предъявлял к себе все более возраставшие требования, в связи с чем, совершенствуясь, менялись приемы исследования. Поэтому, дойдя до конца текста, я начал «подгонять» казавшееся мне недостаточно зрелым начало к последующим, более совершенным, частям, и все постепенно выравнялось. Общие сведения о «Книге польз», кроме работ Феррана и Крачковского, теперь изложены в докладах, прочитанных на двух международных конгрессах: в Москве летом и в Лиссабоне осенью 1960 года. Полностью же судить о достоинствах и недостатках выполненного исследования можно будет, конечно, лишь по опубликовании всего издания.

Итак, перед нами прошли разные этапы недолгой истории изучения арабской морской литературы. Это изучение проводилось с достаточным напряжением и целеустремленностью, и сейчас работа трех поколений позволила прийти к обоснованному выводу о том, что в жизни арабского общества как на востоке, так и на западе халифата морская деятельность имела первостепенное значение; она носила систематический характер и была высоко развита; произведения Ахмада ибн Маджида, его предтеч и преемников, в особенности две из дошедших до нас морских энциклопедий – арабская «Книга польз» и составленная при ее помощи турецкая Челеби, рождены не капризной игрой случая, а насущными потребностями экономически развивающегося общества.

Этот вывод, меняющий укоренившееся однобокое представление об арабах как о сухопутном народе, принципиально важный для точной оценки их громадного вклада в сокровищницу мировой культуры, добыт не только благодаря осознанию того факта, что арабские навигационные своды слишком глубоки и сложны и слишком широко опираются на национальный опыт, чтобы их можно было считать отблеском чужеземной литературы; вывод, возводящий арабов на пьедестал морской нации, покоится и на сопоставлении точек зрения разных ученых, которые, еще не видя мореходных рукописей Ахмада ибн Маджида, уже тем материалом, который они разрабатывали, были приведены, подчас интуитивно, к мысли о былом существовании арабской морской культуры.