Аракчеевский сынок

Всякий, кто узнал бы правду про Марию, медальон и платочек в киоте — объяснил бы дело просто — глупым хвастовством, часто встречаемым в мужчинах. Но это сужденье было бы полной ошибкой. Надо было искать объясненье гораздо глубже…

Почему же Квашнин не хвастался сотнями побед и подсмеивался над ними. В числе этих женщин были две, жизнь которых была, действительно, отравлена им, как говорится, разбита.

Года два назад, одна еще молодая женщина, покинутая им в то время, когда она надеялась на брак с ним, от нежданного удара вдруг заболела и долго была при смерти. Другая, после больших усилий снова сойтись с Квашниным и полной неудачи, с горя постриглась в монахини около Москвы.

Квашнин все это тщательно скрывал от товарищей и не находил возможным или нужным хвастаться этим, а наоборот, мысленно подшучивал над «новой монашкой своего изделия».

Почему же он хвастал перед товарищами измышленной варшавянкой Марией, грешил, заказывая по ней заупокойные обедни и носил, не снимая ни днем, ни ночью портрет и волосы какой-то неведомой женщины. Кого же он обожал в ней? Женщину отвлеченную! Понятие о женщине?.. «Многое есть на свете, друг Горацио, чего и не снилось мудрецам».

XV

— Никакой пташки не спугнул я? Не помешал? — говорил Шумский, входя в квартиру приятеля.

— Помилуй, тебя жду! — весело отозвался Квашнин, встречая гостя.

— Может, у тебя собирались чай пить твои какие приятельницы! — усмехнулся Шумский.

— Нет. Уж были… На вот!..

И Квашнин, смеясь, нагнулся, приподнял волосы на лбу и показал здоровую шишку.

— Шандалом! — кратко прибавил он.

— Были и били! — сострил Шумский. — Ну, не в первый раз. До свадьбы заживет! А я хотел тебя повидать ради дела. Совета попросить.

— Чтобы ему не последовать, — усмехнулся Квашнин. — Что ж, изволь. Я все-таки добрый совет другу дам.

Шумский уселся на диван; хозяин опустился тоже на кресло и придвинулся ближе. После недолгой паузы, Шумский заговорил просто, тихо, но каким-то неестественно-спокойным голосом. Он стал рассказывать все то, чего еще приятель не знал…

Он объявил о прибытии мамки, о доставленном Шваньским снадобье от знахаря и, наконец, передал почти подробно свое роковое объяснение с возлюбленной.

После всего Шумский кратко объявил про свое, принятое бесповоротно, решенье, и, наконец, смолк и вздохнул.

— Опоить дурманом, пролезть тайком в дом и воровски взять? — проговорил Квашнин, оттягивая слова. — Все та же затея, что и прежде сказывал мне. Так ли друг? Три преступленья вместе, в одном.

Шумский пожал плечами, как бы говоря: «разумеется! понятно!»

Наступило молчанье.

Квашнин встал и заходил по комнате из угла в угол. Он был, видимо, взволнован.

— И это решенное дело. Бесповоротно? — спросил он, останавливаясь перед сидящим другом.

— На днях будет сделано! — равнодушно отозвался Шумский, закуривая трубку, которую взял с подстановки.

— Да ведь это безумие…

— Может быть. Но ведь я без ума и люблю…

— Слышал еще в прошлый раз. Ну, а если узнается и откроется, что ты был…

— Был не Шумский, а Андреев. Ищи в Питере Андреева, а Шумский уедет в Грузино. Я на днях назначен состоять при особе графа Аракчеева по военным поселениям и могу безвыездно жить в Грузине хоть сто лет.

— А если узнается именно, что это дело Шумского. Это ведь лишение флигель-адъютантского звания и ссылка в гарнизон какой-нибудь. А то и хуже… Разжалованье в солдаты!

— Пускай…

— Потеря всего. Положенья, честного имени, наконец, потеря… возможности жить в обществе и в столице. Ты умрешь с тоски в какой-нибудь трущобе…

— Ах, милый друг. Пойми, что мне на все наплевать. У меня одно желание и одно мечтанье, чтобы женщина, которую я полюбил, была моею. Ценой всего остального.

— Да ведь это гадость! — вдруг закричал Квашнин, как бы не утерпев. — Ведь это преступленье и гадкое, мерзкое…

— Разумеется, — тихо отозвался Шумский.

— И тебе все равно… У тебя хватает на него духу.

— Стало быть.

— Ты дурной человек, Михаил Андреевич.

— Отвратительный… по-вашему! — усмехнулся Шумский. — Да, по-вашему, а не по-моему… Пойми ты, что я то, что я есть… Убить, зарезать кого, я не могу. Украсть даже не могу… Духу не хватит. А эдакое дело мне ничего… Совесть молчит… Вот и рассуди.

— Нужды не было! — тихо произнес Квашнин. — А будет нужда, зарежешь и украдешь. Это все одно и то же. Ты тут крадешь честь и этим убиваешь девушку. Может быть, она… с ума сойдет, зачахнет, умрет, а то с собой покончит… То же убийство…

— Она спать будет!.. — резко и грубовато выговорил Шумский. — Проснется и ничего знать не будет…

Квашнин закрыл лицо руками и выговорил:

— Ох, гадко!.. Ох, как гадко!.. Не дурачишь ли ты меня? Мне что-то и не верится. Уж очень богомерзко. Дурачишь, что ли?

Шумский молчал…

Квашнин сел снова и в комнате водворилась мертвая тишина.

— Что же тебе от меня нужно. Какого совета? — выговорил, наконец, Квашнин другим голосом, сухо и почти неприязненно.