Аракчеевский сынок

— Пашута убежала, — дрогнувшим голосом выговорил Копчик.

— Пашута!! — вскрикнул Шумский и, схватив себя за голову рукой, замер на месте.

— И не знаю-с… Не понятно… Ножик добыла…

— Пашута! — повторил Шумский тихо, не слушая лакея. — Все пропало! Все…

Копчик бормотал что-то уже совсем бессвязное и дрожал всеми членами, ожидая сейчас взрыва гнева и расправы…

— Когда? Как? — выговорил Шумский таким упавшим голосом, который поразил Копчика, несмотря на его собственное смущение.

— В ночь… Иван Андреевич… дали ей ножик. Я не давал. А больше некому… Извольте спросить Ивана Андреевича. Я не знаю-с.

— Убежала! — выговорил Шумский растерянно и как бы сам себе. — Все прахом… Все расскажет… Все пропало. Всему конец! Что же это?

И не тронув лакея пальцем, Шумский двинулся в гостиную… Затем он остановился среди горницы и обернулся снова к лакею…

— Если ты это… Если твоя работа, я тебя застрелю… — глухо выговорил он. — Бить не буду. Мало! Застрелю! Завтра же… Или сейчас. Зови Шваньского, — прибавил Шумский, но тотчас же сам крикнул на всю квартиру:

— Шваньский!

Но его наперсник уже давно стоял в дверях и слышал весь разговор барина с лакеем.

— Действительно, Михаил Андреевич, я виноват, дал ей ножик ввечеру, — заговорил Шваньский, робко выступя… — Но я так полагаю…

— Ты нож дал? Зачем? А?!

— Я-с. Она просила, чтобы хлеб резать… Но я…

— А ты где был… Ты не слыхал, как она дверь ломала, — обернулся Шумский к лакею.

— Я сидел около швеи. Вы приказали ни на шаг…

— Ах, вы мерзавцы! Губители вы! — воскликнул Шумский. — Ведь вы меня зарезали.

И молодой человек вдруг опустился на первый попавшийся стул.

— Что же это? — тихо заговорил он снова как бы сам с собой. — За что же это судьба меня… Фу! Дай воды.

Копчик бросился в буфет за водой. Шваньский подступил ближе.

— Чего же это вы так расстраиваете себя. Плевать нам на Пашутку. Пускай бегает. Что же нам…

— Дурак. Ведь она прямо к барону побежала и все, все расскажет… Все…

— Ничего не расскажет! Было ей времени много для рассказов, а молчала же… Боялась. Ну, и теперь не посмеет пикнуть… Она и не туда убежала, не к баронессе… Вы себя зря расстраиваете!..

И Шваньский начал красноречиво, толково и дельно доказывать, что Пашута не могла, по его мнению, бежать среди ночи в дом барона для того, чтобы завтра быть взятой ими вновь через полицию. Если она бежала, то ради боязни отправки в Грузино. И будет она скрываться в Петербурге, сколько возможно долее, если не скроется тотчас совсем, уйдя на край света… в Новороссию… на Волгу… в Брянские или Муромские леса… к раскольникам в скиты…

— А что не к баронессе она убежала, — прибавил Шваньский, — за это я голову вам свою прозакладываю…

— Выискал сокровище в заклад! — спокойнее и уже полушутя произнес Шумский, так как уверения Шваньского убедили его в неосновательности опасений.

— Ну… А ты гусь, — вымолвил Шумский при виде вернувшегося со стаканом воды Копчика… — Марш в сарай, в конюшню что ль, в подвал… Запри его, Иван Андреич, где-нибудь. С ним расправа впереди, если он сестру выпустил по уговору, я его застрелю, как собаку. Запри его, покуда дело не разъяснилось совсем. Спать пора!..

Шумский поднялся и двинулся, но Шваньский одним словом остановил его снова, напомнив про швею, лежавшую в спальне на диване.

— Так что ж мне, дежурить около нее, что ли, как больничному лекарю. Где коновал твой?

— Все еще с ней-с… там… у вас.

— Так тащите ее сейчас вместе в гардеробную. Я устал, как собака гончая… Спать хочу. А наутро, смотри, как только она проснется, так и меня разбуди. Проморгаешь, я тебя… ей-Богу, изувечу… Вы мои мучители! Вы меня до смертоубийства доведете!

XXXI

Наутро, однако, никто не приходил будить Шуйского. Когда он проснулся сам и взглянул на часы, было около полудня. Он готов был рассердиться, но тотчас же сообразил, что его ослушаться не посмели бы и, следовательно, девушка еще не просыпалась.

— Дрянь дело, — смутился Шумский. — Больше двенадцати часов спит.

Его смутило не столько то, что могло случиться со швейкой, сколько мысль, что может произойти от этого питья в ином случае. На его зычный крик тотчас появился в спальне Шваньский.

— Ну! — вымолвил офицер.

— Что прикажете?

— Да, дубина эдакая, что я могу приказать? Понятно, о чем спрашиваю. Что она?

— Не просыпалась. Шевелилась, а проснуться, не проснулась. Я не смел трогать, а полагаю, что если потормошить, проснется. Извольте посмотреть сами.

Шумский быстро поднялся, надел халат и вышел в гардеробную. Девушка лежала на боку, лицом к стене, и спокойно, ровно дышала.

— Буди, — вымолвил он, обращаясь к Шваньскому.

Шваньский начал тормошить девушку за руку и кликать. Она несколько раз глубоко вздохнула и, наконец, открыла глаза.

— Вставать пора, заспалась. Знаешь ли, который час? — говорил Шваньский. — Нешто эдак работают.

Девушка бессмысленно смотрела в лицо Шваньскому, как бы спросонья, потом, ничего не говоря, приподнялась, села, но тотчас же взялась за голову.

— Чего? Аль голова болит? — спросил Шваньский.

— Болит, — тихо произнесла Марфуша.

— Сильно? Стучит, что ли?

— Тяжела, — отозвалась девушка.