Аракчеевский сынок

— Послушай, Михаил Андреевич, — выговорил Квашнин, когда экипаж полетел на Владимирскую, где жил улан, — уговор, приятель, лучше денег. На эдакий лад я тебе помогать не стану. Ехать — поедем, но если что… Я драться с ним не стану.

— И не нужно — сам расправлюсь, — отрезал Шумский.

— Да я и в квартиру не войду, — прибавил Квашнин, — ты затеял поединок, тебе нужен секундант — я не отказываюсь и просижу, может быть, из-за тебя год целый в крепости. Что делать? По-приятельски! Но лезть к человеку в квартиру вдвоем и колотить его — это, приятель, по-моему, и киргизы не делают. И у азиатов насчет гостеприимства законы и обычаи строгие.

— Ах, отвяжись, — нетерпеливо вымолвил Шумский, — я ему сделаю мое предложение вторично, согласится — расстанемся прилично, не согласится — увижу, что делать. А ты, хоть, сиди на улице и жди.

— Ладно, — прибавил Квашнин. И они замолчали.

Через несколько минут рысак Шумского уже домчал их до дома, где жил улан. Квашнин не двинулся из экипажа. Шумский выскочил, сбросив почему-то шинель около Квашнина, и поднялся по лестнице в квартиру улана, где был лишь всего один раз.

— Не думал я тогда, зачем придется мне сюда приезжать, — пробурчал он, подымаясь по лестнице. Через мгновенье он прибавил:

— Нет, пожалуй, мог думать. Еще с того разу, в церкви, на похоронах, я почуял, что он влюблен в нее.

И в памяти Шумского ясно, отчетливо, восстали подробности его первой встречи с баронессой, как он был сразу поражен и пленен красавицей; как смущался и краснел, будто школьник, улан. Между тем, с тех пор сколько прошло времени, а дела фон Энзе, по-видимому, не подвигались вперед. Он только раза два слышал о нем от барона, как о родственнике и сам, однажды, дерзко заговорил об улане с самой Евой. И после этой роковой дерзости с его стороны баронесса прекратила свои сеансы.

Вспоминая и размышляя, Шумский, отчасти усталый, тихо подымался по лестнице.

Улан, человек небогатый и вдобавок аккуратный немец, жил не только не выше средств, но, напротив, занимал помещение гораздо более скромное, и вообще жил гораздо скромнее, нежели мог бы жить. Хотя квартира его заключалась в четырех комнатах, однако, часто бывали в ней знатные и богатые гвардейцы, известные на весь Петербург, и любили тут засиживаться до полуночи. Вообще все, что было гвардейцев в Петербурге, все любили, а главное уважали фон Энзе за что-то, чего они и не могли объяснить. А это была цельность натуры полунемца, полурусского, точность и ровность его поведения. Фон Энзе был всегда один и тот же. Все его знавшие как-то бессознательно чувствовали, что могут отвечать за улана, знать заранее, как поступит он в каком обстоятельстве. Кроме того, всякий знал, что так, как поступит улан, может и даже должен поступить всякий из них. Часто случалось, что офицеры, не только сослуживцы фон Энзе, но и других полков говорили: «Даже фон Энзе так сказал!» «Даже фон Энзе так думает!» И это заявление принималось всеми в расчет.

Шумский позвонил у дверей. Ему отворил денщик улана — латыш; на вопрос офицера, дома ли барин, лакей отвечал, что нет.

— Да не врешь ли ты! — вскрикнул Шумский.

— Никак нет-с, — отозвался латыш.

Но малый, добросовестный до глупости, не мог согласовать своей физиономии со словами. По его лицу Шумский ясно прочел, что фон Энзе не сказывается дома.

— Ты врешь! — вскрикнул он. — Пусти, я сам освидетельствую.

Он отстранил, почти оттолкнул денщика от дверей и шагнул в прихожую.

Но в ту же минуту противоположная дверь отворилась и в прихожую, притворяя дверь за собою, появился приятель фон Энзе, офицер его же полка, Мартенс.

Остановившись перед дверью, офицер сложил руки на груди и откидывая слегка голову назад, выговорил презрительно:

— Не кричите, как пьяный мужик, в чужой квартире, г. Андреев!

Шумский при этой фамилии изменился в лице, глаза его засверкали бешенством. Он понял сразу, какое огромное значение имеет эта фамилия на устах улана, которого он видел не больше трех раз. Стало быть, все многим и многим известно.

Он двинулся к Мартенсу, уже собираясь броситься на него, как зверь, но тот хладнокровно протянул руку вперед и выговорил сильно изменившимся, но тем более твердым и энергичным голосом:

— Господин Шумский! Хоть вы и флигель-адъютант, а я простой офицер, тем не менее, я не сочту за честь вступить с вами в потасовку. Кроме того, предупреждаю вас, как честный человек, что я очень силен. Даю вам честное слово, что я могу вас совершенно легко уложить тут полумертвым при помощи одних кулаков. Но я не желаю такого состязания.

— И я не желаю с вами дело иметь. Мне нужен фон Энзе! — закричал Шумский.

— Фон Энзе нет дома.

— Лжете, он тут! Он прячется!

Мартенс рассмеялся желчно и выговорил:

— Так как я не давал честного слова с вами не драться, и вы говорите мне дерзости, то имею честь объявить вам, что сейчас же пришлю к вам секунданта.

— Шалишь! — вскрикнул Шумский. — Мне нужен фон Энзе. Как хитро! Подставлять приятеля вместо себя. Да кой прах мне, если я вас убью! Мне энтаго паршивого щенка нужно.