Аракчеевский сынок

Мартенс изменился в лице. Руки его слегка дрожали. Видно было, что он делал огромные усилия, чтобы не броситься на Шуйского.

— Фон Энзе дома нет. А вам я приказываю немедленно выйти отсюда! Или я вас вытащу за ворот и спущу вверх ногами по всей лестнице, — выговорил Мартенс совершенно дрожащим голосом, но не страх, а злоба и необходимость себя сдерживать взволновали его. Шумский стоял перед ним тоже взбешенный и готовый на все, но вместе с тем соображал:

«С ним связываться — только дело запутывать! Мне того нужно!»

— Ладно, — выговорил он, — с вами я могу и после управиться, а теперь мне нужно фон Энзе, и я его достану. Не уйдет он от меня, если только не убежит из Петербурга. Не отвертится!

Шумский повернулся к выходной двери, но приостановился снова и крикнул:

— Скажите ему, что я в свой черед даю честное слово, что мы будем драться. И драться насмерть!

— Давайте всякие слова, — мерно проговорил Мартенс, — но не честные. Таких у вас быть не может.

— Большое надо терпенье, — отозвался холодно Шумский, — чтобы мне тебе не проломить голову.

— Громадное надо, — отозвался, смеясь, Мартенс. — Удивляюсь! Но дело в том, что оно невозможно.

— Невозможно потому, что я теперь не желаю связываться. По очереди, пожалуй: после фон Энзе отправлю и тебя на тот свет.

Мартенс не отвечал ни слова и только принялся хохотать, уже без малейшего оттенка гнева.

Шумский быстро спустился по лестнице и вышел на крыльцо. Экипаж подъехал. Он сел.

— Ну, что? — выговорил Квашнин, пристально вглядываясь в приятеля.

Ему хотелось догадаться по лицу и фигуре Шуйского, что могло произойти в квартире.

«Как будто ничего, — подумал он, — если бы сцепились, то, почитай, и мундир был бы в беспорядке».

Но на повторенный им вопрос Шумский не ответил ни слова.

— Пошел домой! — крикнул он кучеру.

И, только доехав уже до Морской, Шумский вымолвил:

— Конечно, дома не сказался, выслал своего приятеля, думал, дурак, что я с ним сцеплюсь. Вот дураки-то! мне его нужно на тот свет отправить, чтобы отвязаться от него, а он воображает, что можно себя другим заменить!

XXXV

Когда Шумский, уже несколько успокоившийся, был снова дома, то в его собственной передней его встретили и Шваньский, и Васька вместе. У обоих были смущенные лица и растерянный вид.

— Что такое? — выговорил тревожно молодой человек.

Шваньский съёжился, как всегда, и развел руками по воздуху, как бы сопровождая этим жестом те слова, которые только предполагалось вымолвить, но на которые не хватало храбрости.

Копчик ловким движением отошел шага на четыре в сторону. Зная барина хорошо, он предпочел быть в резерве, чтобы первый взрыв и первое нападение выдержал Шваньский.

— Что такое? — повторил гневно Шумский.

— Авдотья Лукьяновна… — проговорил Шваньский и опять повторил тот же жест.

— Здесь! — закричал Шумский.

— Здесь, — едва слышно отозвался наперсник, струсив.

Шумский понял все. Если бы присутствие Авдотьи в его квартире было такое же, как за день назад, то Шваньский не был бы так смущен. Очевидно, что Авдотья явилась домой при иных условиях.

Шумский двинулся в комнаты и крикнул на весь дом тем своим голосом, от которого вздрагивала вся его квартира:

— Авдотья! Авдотья!

Мамка, ожидавшая питомца в его спальне, появилась на пороге ее.

— Ну! — выкрикнул он, подступая.

— Прогнали, — отозвалась Авдотья кратко.

— Что? Кто? — проговорил Шумский тихо и, вплотную приблизившись к мамке, схватил ее за платье, стиснул в кулаке несколько складок с ее плеча и пригнулся лицом к лицу женщины.

Казалось, он готов был растерзать ее. Но Авдотья не испугалась.

— Прогнали, — заговорила она тихо. — Пришла Пашутка и у барона побывала. Он прибежал к нам и приказал мне сбираться, стоял надо мной, покуда я узелок завязывала, проводил меня сам чуть не до двора и очень трясся. И руки у него и ноги ходуном ходили, а сам белый, как смерть.

— А баронесса? Она? Спит?..

— Как, тоись?

— Спит?.. Проснулась?

— Проснулась вовремя, вставши уж была.

— Ничего с нею худого не было от питья?

— Да я не поила.

Наступило молчанье.

— Как не поила? — выговорил, наконец, Шумский едва слышно.

— Да так-с, нельзя было: ведь вы же знаете. Платка, как было условлено, вы не нашли.

Шумский вспомнил, что, пораженный встречей с офицером, он и не глянул на окошко.

— Так ты не поила? — повторил он, помолчав снова.

— Нет-с.

— Ну, это хорошо, — выговорил он и как бы сразу успокоился. — Это счастливо. Ну, теперь иди, рассказывай, как что было.

Шумский прошел в свою спальню, усадил няньку и заставил ее подробно рассказывать все.

Но Авдотье рассказывать было нечего: она кратко повторила то же самое. В квартиру явилась Пашута, побывала в кабинете у барона и затем тотчас же уехала. Барон пришел к дочери и выгнал няньку. Что наиболее поразило Авдотью во всем этом, был экипаж, в котором приезжала Пашута.

— В карете! На рысаках! — повторяла она.