Аракчеевский сынок

Глазам Шумского представилась очень большая горница совершенно пустая. Вдоль одной стены были стойком расставлены, приперты к ней длинные доски, а около них, на полу, стояло несколько ведерок. Вокруг них двигались трое крестьян и один солдат, все с кистями в руках, а между ними, спиною к Шумскому, — был сам граф Аракчеев, в сюртуке без эполет.

При звуке запертой двери он обернулся. Увидя сына, Аракчеев уперся в него своими безжизненными стеклянными глазами. Ни единый мускул в лице его не шевельнулся.

Молодой человек почтительно приблизился. Граф поднял и протянул руку. Шумский, едва коснувшись до нее пальцами, как всегда чмокнул край рукава. Затем, ни слова не сказав сыну, Аракчеев повернулся опять к малярам и заговорил с ними, кратко, однозвучно, сухо выговаривая слова. Маляры отвечали вперебивку и говорили довольно свободно.

Было очевидно, что вследствие вольного обращения с ними всемогущего вельможи, они видели в нем только простого барина.

— Ну, ты, теперь малюй вот эту! — выговорил Аракчеев, указывая солдату одну из досок.

Солдат взял ведерко, опустил кисть и, приблизившись к доске, начал мазать.

Тут только Шумский заметил, что доски, припертые к стене, были уже наполовину вымазаны. Штук десять лоснились, выкрашенные разноцветными красками, и штук пятнадцать оставались еще чистыми.

Покуда солдат мазал доску, на этот раз темно-коричневой краской, Аракчеев обернулся к одному из маляров и выговорил:

— Стало быть, коли через год шпаклевка оказалась, то прямо — драть насмерть?

— Дери, ваше сиятельство! Задирай! Я за свою ответствую на десять годов. А это уж какой маляр!

— Прямо такого драть? — повторил Аракчеев.

— Прямо драть, ваше сиятельство!

— Насмерть?

— А уж это как вам будет благоугодно, — улыбнулся маляр, принимая слова за шутку.

— Ты что ухмыляешься? — с оттенком снисхожденья, но сухо произнес граф. — Полагаешь, не запарывал я вашего брата досмерти?

— Как можно-с! Знамое дело. Без этого как же-с?

— У меня, голубчик, в Грузине так порют, как нигде и по всей России — скажу — не умеют. У меня нет этого заведения, как у дворян-помещиков: всыпают зря по триста да четыреста розог. У меня двадцать пять дадут, да таких, что лучше сотни!

— В этом деле тоже наука нужна! — отозвался маляр.

— Ну, вот, и врешь! — громче воскликнул Аракчеев, обращаясь к солдату, который уже кончал доску. — Гляди! Раскрой бурколы-то свои! Нешто это тот колер? Глядите, что он делает! — обернулся Аракчеев к малярам.

— Переложил малость бакану, — отозвался один из мастеровых.

— Какой теперь надо прибавить? — спросил Аракчеев у солдата.

Солдат вытянулся в струнку и глупо пялил глаза. По лицу его казалось, что он даже не собирается ответить.

— Какой краски добавить?! — громко выкрикнул Аракчеев.

И солдат вдруг еще громче графа развязно и бойко рявкнул.

— Не могу знать, ваше сиятельство!

В голосе его была та твердость и уверенность, как если бы он прямо и точно определял требуемое вопросом.

— Молодец! — выговорил граф. — Начинаешь привыкать. Терпеть не могу, когда ваш брат путает да брешет! Отвечай прямо, ясно: «не могу знать» — и конец.

— Не могу знать! — еще громче и охотнее брякнул солдат.

— Ну, вот что ребята. Вы мне его в месяц времени обучите. Чтобы он у меня по первому слову всякие колеры пускал, а чтобы из всякого колера хоть десять разных выходило. А обучишься, — прибавил граф, обращаясь к солдату, — унтер-офицером будешь, а то и фельдфебелем будешь! Какой ты губернии?

— Костромской, ваше сиятельство!

— А уезда?

— Не могу знать, ваше сиятельство!

— А как сказывают? Чай слыхал от людей?..

— Кш… Кишмяшенского!

— Кинешемского?

— Точно так, ваше сиятельство!

— А сколько тебе лет?

— Не могу знать, ваше сиятельство!

— Молодец! А как батька с маткой сказывали?

— Как лоб забрили, сказывали — двадцать второй шел.

— А когда забрили?

— Об Миколы зимние три года будет.

— Сколько ж тебе ныне лет?

— Не могу знать, ваше сиятельство!

Аракчеев поднял руку и потрепал солдата по плечу.

— Из тебя толк будет. Я уж вижу…

— Рады стараться, ваше сиятельство!

— Ну, ребята, кончайте мне все эти доски, а завтра утром я приду погляжу: чтобы так, как я сказывал. Хорошо ли вы поняли? Радугой!

— Точно так-с!

— Вот, с этой самой с угольной доски и до последней, чтобы у меня радуга развернулась! Если какого колера не хватит, я вас велю выпороть.

Аракчеев обернулся к сыну и выговорил отчасти насмешливо:

— Вот ты — офицер, флигель-адъютант, в Пажеском тебя всяким наукам обучали — а вот пойди-ка, вымажь мне доску фиолетовой краской.

— Что ж мудреного, — выговорил Шумский.

— Что! — строже выговорил Аракчеев, — мудреного?! Мажь!

Шумский стоял в нерешительности, не поняв слова.

— Мажь! Бери кисть вот и малюй, благо храбр. Ну, валяй! А мы посмотрим! Дай ему кисть!