Арахно. В коконе смерти

Толик скривился. Слишком уж эта забота напоминала навязчивую материнскую опеку, набившую оскомину еще в детстве. Тогда все начиналось с утренних записок, которые Толик всякий раз находил на кухонном столе. Придавленные пузатой сахарницей, они были похожи друг на друга, как близнецы. Вполне хватило бы и одной, но мама каждое утро писала новую — на клетчатом листке своим «каракулевым» почерком. «Как проснешься, кушай кашу. Пей чай с бутербродами, они в холодильнике. На обед пельмени в термосе». Иногда вместо пельменей в тексте фигурировал суп, но каша оставалась неизменной. Вслед за запиской следовал контрольный звонок в обеденный перерыв и неловкий, как чмок в щечку на глазах у одноклассников, вопрос: «Ну как, все докушал?»

Эта неуемная заботливость проистекала из любви. Исключительно. Должен же человек кого-то любить! — умом понимал юный Толик, но ничего не мог с собой поделать. Опека тяготила. От нее хотелось избавиться, сбежать. Умчаться за тридевять земель в сказочных сапогах-скороходах или улететь за 1700 километров на крыльях 154-й «ТУшки». Как, в конечном итоге, и случилось.

— Лучше мычи на английский манер. Вот так: э-э-э-э… — быстро вставил Борис, предвосхищая его неизбежное «Ну-у».

— Да ну-у-у-у-у тебя! — с удовольствием промычал Толик. — Работал, конечно, еще как! — И он без напряжения выдал свеженький экспромт про лесные прогулки в конце мая.

Трубка крякнула и помолчала. Потом сказала:

— М-да… Ты не расстраивайся, не ты один на этой почве свихнулся. Меня вот тоже вчера, пока от тебя ехал, распирало планов громадье. Причем, заметь, на прозе жизни я, как и ты, не зацикливался. Слоган какой-то придумал стихотворный, трехстраничное либретто к рок-опере, полусонет. Полу-потому что из семи строчек всего. Это все, разумеется, забылось, помню только, как песню про «ауриков» хотел переиначить.

— Про кого?! — удивился Толик, а про себя подумал: «Странно, что он в таком состоянии вообще добрался».

— Про ауриков, — послушно повторил Борис. — Что, Не помнишь? Хит позапрошлого года. Вот, послушай, что получилось.

И запел:

— А у реки, а у реки, а у реки,
Не зная брода, пасутся пауки.
А на другом, а на другом на берегу
Гуляют самки, по вымечко в снегу.

Коротко передохнул, набирая воздух, и закончил пронзительным припевом на иной мотив:

Ка-акбы им, сердешным,
К са-амкам пе-ербраться,
Что-об с тоской кро-омешной
Нежно ра-аспрощаться?

— Ясное дело — как, — не стал дослушивать Толик. — Пусть по льду перебираются. Раз уж на том берегу снега по вымя.

— Да? — огорчился Борис. — А до меня что-то не доперло… Ну ладно, а как насчет прозы жизни? Написал что-нибудь?

— Конечно.

— Врешь! — безошибочно определил Боря.

— Да нет же! — возразил Толик и левой, свободной от трубки рукой быстро набрал на клавиатуре: «Что-нибудь».

— Тогда процитируй отрывочек!

— Ну-у…

— Не нуди! — Борис вздохнул, подавляя раздражение. — И кончай раскисать! Подумаешь, по головке разок не погладили липкой лохматой рукой! Для тебя что главней — Барракудову понравиться или мировую литературу двигать? А что дороже — деньги или?..

— Нет. Деньги для меня дешевле. Да и про Ба… то есть, Щукина я неделю как не вспоминал.

— А чего тогда?

— Не знаю… Не пишется что-то.

— А ты отвлекись. Не пялься по часу на белый экран. Это глупо и бесполезно. Лучше спецлитературу полистай, энциклопедии там, учебники по теме. Я сам, заметь, «Зоологию» за 8-й класс буквально изнасиловал на предмет паукообразных. И процесс пойдет! Там идейка проклюнется, там каламбурчик… Паучок-мозговичок. И так, слово за слово, извилинка за извилинку — и оно пойдет, пойдет, как миленькое. Тока-таки! Смекаешь?

— Угу.

Это «тока-таки», собственно, и положило начало Борисовой коллекция опечаток. Вообще-то, его первый роман назывался «Ток атаки», но художник, оформлявший обложку, промахнулся и не там поставил пробел. Или решил, что два слова одинаковой длины смотрятся лучше, чем короткое и длинное, симметричнее. Ему, эстету, виднее. Сам же Борис узрел в забавной опечатке скрытую кару своего иудейского Бога. «И поделом мне! — самоуничижался он в присутствии Толика. — Совсем я его забыл, поручик, не поминаю уже ни всуе, ни в горе, ни в радости. Тут кто хочешь от такого не внимания в обиду кинется… Но сделать из классного, можно сказать, кассового названия боевика еврейскую присказку! Э-эх…»

— Ну тогда давай. А я еще через полчасика звякну, проверю, как успехи. И не забывай, чему я тебя учил.

— Да ты меня чему только… — успел сказать Толик прежде чем заметил, что отвечает сам себе. Борис отключился.