Арарат

— Майрик-джан, неужели ты думаешь, что я не горжусь Асканазом, Вртанесом, Ара?.. Я уверена, что и мои Зохраб отличился на войне и что я могу гордиться им.

— Вот и веди себя так, чтобы быть достойной его!

Елена пристально взглянула на Шогакат-майрик, вгляделась, и ей показалось, что она до сих пор не знала этой женщины, сидевшей рядом. В ней как бы воплотились те священные чувства, которые владели людьми в дни войны. В ее взгляде Елена читала и любовь, и тоску, и справедливый гнев.

Шогакат-майрик поняла, что происходит в душе невестки. Она долго и задушевно говорила с ней и, лишь убедившись, что невестка одумалась, сдалась на просьбы Елены остаться, ночевать у нее. «Страдания послужат ей на пользу…» — решила умудренная годами женщина.

Глава пятая АШХЕН

Ашхен только что вернулась домой из госпиталя. Настроение у нее было подавленное. По дороге она забегала к Шогакат-майрик, и та откровенно рассказала ей о своей беседе с Еленой и о том, как она возмущена поведением Заргарова. Ашхен старалась уверить ее, что Елена примет во внимание советы свекрови. Она обещала при первом удобном случае поговорить с Еленой.

Но в этот день Ашхен сама была сильно взволнована и не могла долго оставаться у Шогакат-майрик. Приведя ребенка из яслей, она накормила его и уложила спать раньше обычного: ей хотелось еще раз внимательно перечитать письмо Тартаренца, которое ей вручили перед уходом из госпиталя. Лампочка под голубым абажуром освещала Ашхен, лицо ее выражало удивление и недоверие. Губы чуть слышно шептали: «Если это действительно так, то, значит, произошло чудо…» Удивление ее было вызвано письмом мужа. Вот что писал Тартаренц:

«Бесценная моя Ашхен, хочу тебе сообщить, что твое имя так же известно в нашей части, как имя героя. И это заставило меня совершать подвиги. Я помню твой наказ — так сражаться, чтобы ты имела право гордиться мной. Так вот расскажу тебе несколько случаев, а ты уж суди сама… Идет бой… Враг осыпает нас огненным градом. Подступают танки (ах, если б ты знала, что это за ужас!), но у меня в руке петеэр, я спокоен. Даю танку подойти совсем близко и открываю огонь! Танк остается на месте. Если б мои товарищи действовали так же хладнокровно, все было б прекрасно! Но не каждый же умеет владеть собой… А после сражения Гарсеван похлопал меня по плечу и говорит: «Вот боец так боец, понимаю!..» Ну, сама знаешь, что он за человек, — так расхвалил, что просто неловко. В последнем бою ранен был Унан. Я вынес его из огня и доставил в госпиталь… Но… ты только не огорчайся и не пугайся!.. На этот раз и меня ранило. Если останусь жив и мне выпадет счастье увидеться с тобой, буду считать, что исполнились мои заветные желания…»

После нежных излияний следовала подпись Тартаренца.

— Если бы хоть половина этого была правдой!.. — невольно вырвалось у Ашхен. Она встала с места, несколько раз беспокойно прошлась по комнате. «А если все это не правда, а только фантазия? Что ж, пусть это будет хотя бы мечтой, лишь бы он нашел в себе силы осуществить ее!»

Эти мысли целую неделю тревожили Ашхен. Получив письмо от Гарсевана и Берберяна, она внимательно вчитывалась в каждую строчку, желая найти в них хотя бы намек на упоминаемые Тартаренцем события. Но в их письмах не было ни одного слова о них.

Ашхен никому не показала письмо мужа, так как вообще не имела привычки читать другим его письма, хотя часто корреспонденты газет просили у нее письма фронтовиков (всем было известно, что покинувшие госпиталь бойцы переписывались с ней).

В воскресный вечер Ашхен лежала на кровати, уложив Тиграника рядом с собой. Она рассказывала ему об отце, который сражается со злыми фашистами, сказки о воробушках и котятах, и под ее рассказы Тиграник незаметно уснул. Ашхен взяла со столика газету и стала просматривать сообщения Совинформбюро. В газете писали об «упорных оборонительных боях на Кавказском фронте…» Стоял конец октября.