Арарат

— Уже второй день, — начала она, — как ты в городе и ни разу не вышел из дому. Таким легко раненным, как ты, обычно или вовсе не дают отпуск, или, в лучшем случае, дают на два-три дня. Тебе же надо завтра оформить свои документы. Нужно явиться хотя бы для того, чтобы получить паек на дорогу…

Тартаренц почувствовал, что наступила решительная минута, и жалобно взглянул на Ашхен.

— Ашхен-джан, ты захотела, чтобы я пошел на фронт, и я пошел, не правда ли?.. Пойми, ведь я болен!.. Сделай так, чтоб меня приняли в госпиталь… Ведь тебя там любят и ценят…

— Ах, вот что… — с горечью произнесла Ашхен. — Значит… — она страшилась произнести слово, которое вертелось у нее на языке: «Значит, ты дезертир?!»

Всеми силами стараясь сохранить спокойствие, она спросила:

— Покажи, какие у тебя документы?

— Ты считаешь меня настолько чужим, что веришь только документам?

— Ты же хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь, а для этого нужны документы. Да и вообще, куда б ты ни пошел, от тебя потребуют документы.

— Возьми, Ашхен-джан, посмотри, сам я ничего в этих бумажках не понимаю, — смиренно согласился Тартаренц.

Ашхен взяла из его рук документы, взглянула на них и бросила такой уничтожающий взгляд на Тартаренца, что он невольно вздрогнул.

— Да, оправдались самые худшие мои опасения… — с горечью сказала Ашхен. — Я тебя проводила на фронт с верой и любовью, простив тебе все, а ты… жалкий дезертир!

— Как ты так выражаешься?!

— Я вижу по этим документам, что ты уже должен находиться в части. Что же ты делаешь здесь? Прикидываешься больным… хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь?! Ах ты, ничтожество!

— Почему ты оскорбляешь меня, Ашхен-джан? Ведь я отец твоего ребенка!..

— Я не оскорбляю, а возмущаюсь! Ну, идем… — после недолгого молчания резко и повелительно сказала Ашхен.

— Куда? — испугался Тартаренц.

— В военкомат.

— Что ты! К чему это?

— Хватит! По глупости и доверчивости я два дня фактически скрывала дезертира… Понимаешь ты или нет?! Выходит, я твоя пособница.

— Да что там… Сердца у тебя, что ли, нет? Что же я должен был уехать, не повидав тебя?

— Написал бы — я приехала бы повидаться с тобой!

— Ашхен, душа моя, успокойся же, брось ты этот прокурорский тон, — умолял ее Тартаренц. — Ведь я у тебя совета спрашиваю, — при чем тут дезертирство? Если уж ты употребляешь это слово, что же скажут другие?!. Сегодня же, сейчас же выеду на фронт, лишь бы ты…

— Я?.. — задумалась Ашхен.

Осмелев от минутной нерешительности Ашхен, Тартаренц уже уверенно продолжал:

— И что я сделал такого?.. Честное слово, прямо удивляюсь! Подумать только — спас тяжело раненного, сам был при этом ранен… А ты, моя собственная жена, теперь бросаешь в меня камнем, обзываешь дезертиром!..

— Ты хочешь сказать, что и не думал дезертировать? — с недоверием спросила Ашхен.

— И в мыслях такого не было!.. Посмотрела бы ты на других…

— Оставь эти разговоры о других. Настоящий человек побеждает дурное в себе и поступает так, как велит ему долг.

— Ты говоришь прямо как адвокат… но, к сожалению, всегда во вред мне!

— Во вред тебе?.. О, нет, это ты всегда действуешь во вред себе, ты лишен воли и представления о чести!

— Ну, произнесла приговор, успокоилась теперь? — заискивающе засмеялся Тартаренц.

— Не могу я успокоиться, не могу! Ты лишаешь меня возможности смотреть людям в глаза!

— Ах, Ашхен-джан, ведь все это я делал из любви к тебе, к нашему мальчику…

— Ложь! Ты говорил это и тогда, когда уезжал!

В эту минуту послышался топот детских ног, и Тиграник с криком «мама» вбежал в комнату, очевидно спеша сообщить родителям что-то поразившее его воображение.

Тартаренц обрадовался приходу ребенка. Он схватил Тиграника на руки, начал целовать, повторяя как бы про себя, но достаточно ясно:

— Как же я мог не повидать моего сыночка!

Ашхен молча взяла ребенка, снова отвела его к соседке, о чем-то попросила и тут же вернулась.

Тартаренц, который за это время успел взвесить положение, заискивающе обратился к ней:

— Ашхен-джан, значит, я сейчас же отправляюсь на вокзал и выеду в свою часть…

— Как же ты можешь выехать, не явившись в военкомат?

— Ты заронила во мне сомнение… Ашхен-джан, посмотри еще раз хорошенько мои документы! Ведь я выписан из госпиталя, не так ли? А если и не уехал тотчас же, хотел повидать тебя и Тиграника… Может, ты могла бы… — Тартаренц не докончил свою мысль.

— Если ты уже сознаешь, что твой долг — немедленно выехать на фронт, то вопрос ясен: тебе сделают замечание, но, поскольку у тебя имеется справка из госпиталя…

— Да, да, моя бесценная, так бы и говорила с самого начала! Вот теперь я верю, что ты меня любишь! Ведь я только ради любви к тебе…

* * *

Тартаренц явился в военный комиссариат для отметки на документах. Комиссар сурово распек его и включил в группу выписавшихся из госпиталей бойцов, выезжавших на фронт.