Арарат

Гарсеван и Саруханян написали письмо на имя комиссара госпиталя. Сообщая ему о расстреле Тартаренца, они просили передать письмо Ашхен лично. По их совету, Игнат и Вахрам в письме к комиссару госпиталя вновь выражали свою признательность Ашхен. Гарсеван считал, что это может хоть в какой-то степени смягчить тяжесть удара, который должна была испытать Ашхен, узнав о постыдном поступке Тартаренца. Ашхен взяла письмо и вышла из госпиталя. По выражению лица комиссара она догадывалась, что ему что-то известно и что в письме плохие вести. Сдерживая волнение, она сперва прибрала комнату, умылась, сменила платье и уж после этого, подобно человеку, который готовится к какому-то очень важному делу, села за стол и вскрыла письмо. Написанные водянистыми чернилами, неразборчивым почерком, слова замелькали перед глазами Ашхен. Она с трудом перевела дыхание, встала и подошла к кроватке Тиграника (она решила зайти за Тиграником к Седе после того, как кончит домашние дела) и сухими глазами взглянула на карточку сына, висевшую над изголовьем кроватки. Положив палец в рот и склонив голову набок, Тиграник лукаво смотрел на мать, словно ожидая, что она улыбнется ему в ответ. Но Ашхен сегодня была не в силах улыбнуться.

Она еще раз медленно перечитала письмо — и вдруг неудержимо разрыдалась. Упав лицом на подушку, она долго плакала, что-то глухо и жалобно приговаривая.

Ашхен и сама не могла бы сказать, сколько времени она плакала. Когда она попробовала встать, то почувствовала, что у нее подгибаются ноги. Случайно взглянув в зеркало, она увидела, что глаза у нее распухли и покраснели, а лицо выглядит совсем больным, Ашхен несколько раз прошлась по комнате, постояла перед окном, затем, стиснув руки, подошла к столу, взяла письмо и снова поглядела на карточку сына.

— Послушай, мой бедный Тиграник, что пишут твоей маме…

И, словно в забытьи, она громко начала читать:

— «Бесценная наша Ашхен, ты всегда была и всегда будешь для нас воплощением чистоты и самоотверженности. Нам известна твоя благородная душа, мы горячо любим и уважаем тебя. Поэтому мы решаемся просто и прямо сообщить тебе эту горькую весть: сегодня за измену родине Тартаренц был расстрелян перед строем. Знай, что никому и в голову не придет связывать твое светлое имя с именем этого презренного человека. Забудь о нем, как позабыли мы.

Знаем, что тебя глубоко радуют наши успехи. Сама понимаешь, что о многих подробностях писать нельзя, скажем только, что наша армянская дивизия высоко держит знамя. Умело и самоотверженно руководивший своим полком Асканаз Араратян заменил на посту командира дивизии героически погибшего Тиросяна. Сейчас мы еще более сплочены и сильны, как никогда. Мы уверены, что в тебе таятся такие душевные силы, которые помогут тебе в дни священной Отечественной войны прославить имя армянской женщины. Любящие и уважающие твои друзья

Гарсеван, Грачия»

Слышишь, сынок?.. Слышишь, какое бесчестье навлек на нас твой отец?.. — Она снова подошла к столу, села, отерла помутневшие от слез глаза, стала говорить вслух сама с собой. — Я была внимательна к нему, старалась указать ему правильный путь… Никто, даже самый суровый и пристрастный судья не может обвинить меня в том, что мое отношение к нему, к отцу моего ребенка, могло толкнуть его на такой низкий поступок. Не мог он сказать, что у него не было друга в жизни, что это заставило его отчаяться… Нет, совесть моя чиста!

Она снова заходила по комнате, снова подошла посмотреть на карточку Тиграника. Улыбка ребенка словно потускнела…