Арарат

— Да, Ваагн, немного уже осталось! Но вот это немногое кажется мне таким же трудным, как и весь пройденный путь! Помнишь, на берегу Одера, когда фашистские автоматчики прорвались к нам в тыл? Никогда не видел я нашего комдива таким сердитым…

Ваагн (ныне уже командир первой роты) покрутил головой и улыбнулся:

— Нет, что ни говори, умеет народ сказать свое хлесткое слово! — И он замурлыкал себе под нос слова старинной песни:

За мышиную норку дам тысячу туманов,
Любимая яр, умереть мне за тебя!..

— Уж если хочется петь, пой что-нибудь хорошее, а то смешиваешь муку с отрубями, словно пекарь-неряха!..

— Уж сказал бы, что нанизываю украденные строчки, словно какой-нибудь бездарный поэт!

— Я с поэтами дела не имел, а муку от отрубей отличать умею.

— Прошу прощения, мне уже пора: пойду отсеивать муку от отрубей!

Первого мая части дивизии Асканаза Араратяна стояли перед мощными укреплениями, возведенными в сквере. Каждое из них представляло систему железобетонных перекрытий и поднималось на высоту пяти-шести-этажного дома. Они отстояли друг от друга на пятьсот метров. Железобетонные стены были в четыре метра толщиной. Железобетонными были и площадки укреплений, где размещено было по четыре крупнокалиберных двуствольных орудия с механизированным управлением. Ни налеты советской авиации, ни снаряды тяжелой артиллерии не причиняли здесь особых разрушений. Шеститысячный гарнизон продолжал оказывать упорное сопротивление штурмующим. Асканаз Араратян получил задание штурмом овладеть обоими укреплениями. Его командный пункт находился на расстоянии каких-нибудь трехсот — четырехсот метров от линии огня. Еще накануне ему стало известно, что в соседнем квартале города бой ведет дивизия Шеповалова. Чуть подальше сражалась часть под командованием Остужко: раненный в бою под Новороссийском, он четыре месяца проходил лечение в тыловом госпитале и затем, участвуя в боях на различных фронтах, дошел до Берлина. Асканаз узнал, что с Остужко находится и Марфуша. Приятно было бы после долгого боевого пути встретиться вновь с людьми, с которыми сблизили испытания военных дней… Жаль, что сейчас нельзя было и думать о встрече с ними. Укрывшийся за толстыми стенами враг яростно огрызался. Огонь его артиллерии не только не утихал, но как будто усиливался с каждым часом. Разведка донесла Асканазу, что в церкви, поодаль от второго укрепления, гитлеровцы сложили огромное количество взрывчатки. Одно из подразделений завладело этой церковью еще на рассвете. Асканаз приказал саперам и двум ротам пехоты перебросить взрывчатку под стены одного из укреплений.

Осаждающие упорно продвигались вперед, несмотря на ураганный огонь врага. Уже всей дивизии было известно, что многие из кварталов огромного города захвачены частями других дивизий; бойцы знали, что части дивизии Шеповалова сломили сопротивление гарнизона и овладели двумя такими же укреплениями, как эти.

Асканаз увлеченно наблюдал, как бесстрашно и находчиво действуют его бойцы. Как они все изменились! Взять хотя бы Ваагна. Для переброски взрывчатки к стенам укрепления была направлена и его рота. И он всегда впереди, словно хочет показать пример своим бойцам… Помнит ли он тот день, когда в панике оставил окоп и кинулся бежать в тыл, не разрядив своей винтовки? Может быть, и помнит, может быть, именно это и обостряет его ненависть к врагу!..

Асканазу донесли, что саперы и пехотинцы уже уложили свыше тонны взрывчатки под стенами укрепления.

Критически посматривая на эти стены, Ваагн говорил Лалазару:

— Ишь ты, подлые, укрылись за сорока жерновами, сорока буйволиными шкурами!

— Э, нет, прошли времена, когда злые великаны в буйволиные шкуры заворачивались!.. А ну, поскорее, ложись, прячься, шнур зажигают…

Секунды тревожного ожидания — и взрыв!.. Но нет, слово «взрыв» не может описать того, что произошло: на минуту могло показаться, что весь мир разлетелся вдребезги…

Но вот из укрытий высыпали женщины, дети, старики. Потоптавшись на месте, они робко приблизились к советским бойцам. Первым вопросом было, какую часть города заняли русские, в какую сторону можно перебежать, чтобы быть спокойными за свою жизнь.

— Да во все стороны! — горделиво отвечал Ара, уже довольно бегло говоривший по-немецки.

Пока бойцы объясняли жителям Берлина, как пройти в ближайший квартал, где было уже спокойно, немолодая немка с продолговатым лицом и глубоко запавшими глазами молящим голосом воскликнула, словно не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Битте, брот…[20]

Решительно все — и старые и молодые, и женщины и дети — выглядели сильно истощенными.

Ара, а с ним и другие бойцы начали рыться в карманах и вещевых мешках.

— Вот тебе мой НЗ! — воскликнул Лалазар, протягивая сухари маленькому мальчугану.

— Вот вам хлеб, шоколад, — последовал его примеру Ара.