Арарат

Суеверную женщину мучила мысль о том, что она провинилась перед богом, живя без брака с посторонним мужчиной, и теперь несет наказание за совершенный ею грех. Михрдату же подобная мысль не приходила в голову. Он пригласил врачей, и они в один голос подтвердили, что мальчик здоров и со временем обязательно заговорит. Но Сатеник не верила в это. Она решила обратиться к знахаркам, ходила с ребенком на паломничество к «святым местам». Но когда все эти средства не привели ни к чему, она еще более укрепилась в мысли, что невинный ребенок расплачивается за ее грех. Сатеник сочла бы вполне естественным, если бы Михрдат разошелся с нею и взял себе более подходящую по возрасту жену, тем более что — Сатеник это достоверно знала — детей у нее больше не будет.

С тоской в сердце она кое-как объяснила свою мысль Михрдату. Михрдат безгранично любил сына. Объяснение с Сатеник очень расстроило его, и он провел несколько бессонных ночей, перебирая в памяти события последних месяцев. Как мог он допустить, чтобы Сатеник решилась сделать ему подобное предложение? Нет, нет, он спас эту несчастную женщину от неминуемой гибели, хотел облегчить ее жизнь… Принять предложение Сатеник — это значило думать только о себе, о своем личном благополучии. И он исполнил немую просьбу, которую, как ему казалось, он прочел во взгляде Сатеник: как-то днем он пришел домой вместе со священником, и тот, совершив краткий обряд венчания, объявил Михрдата и Сатеник мужем и женой.

В глазах Сатеник Михрдат был безгранично добрым и самоотверженным человеком, похожим на тех сказочных героев, о которых она слышала в детстве. Вначале мысль о том, что их совместная жизнь освящена браком и Габриэл стал законным ребенком, принесла ей душевное спокойствие. Но вскоре ее страдания возобновились: Габриэл все еще не говорил, а Михрдат, вступив с нею в законный брак, лишился возможности связать свою жизнь с молодой женой и иметь других детей.

Неизвестно, чем кончились бы ее тайные переживания, если бы Габриэл не начал вдруг говорить. После того как он пролепетал первые заветные слова: «мама», «папа», — не прошло и нескольких недель, как он заговорил не хуже, чем любой трехлетний ребенок. Сатеник плакала от счастья, она готова была целовать половицы, по которым ступали ножонки ее сына. Каждый день во время купанья Габриэла она, выливая на него последний ковш воды, приговаривала: «Купаю тебя, сыночек, водой из реки Иордана, из Силоамской купели!» Этим присловьем она сопровождала купанье своих шестерых детей.

Затем, одев ребенка и взяв его на руки, она прислушивалась к его неумолчной болтовне, учила немудреным детским стишкам:

Мама яблочко сорвала,
Сынку в ручки передала.

Сатеник была счастлива сознанием, что маленький Габриэл ее понимает. И действительно, мальчуган протягивал ручонки, смеясь, стягивал с головы матери платок, играл ее седыми волосами.

После этого события пошли своим чередом. Габриэл вырос, стал школьником. Сатеник относилась к вещам сына с благоговением; когда мальчик засыпал, она приводила в порядок его одежду и школьную сумку. Когда Габриэлу впервые повязали в школе пионерский галстук и он, покраснев от волнения, прибежал домой, Сатеник также залилась радостным румянцем и после этого каждую ночь наглаживала его алый галстук. Сатеник в свое время учила грамоту; когда Габриэл начал читать свой букварь, ей хотелось помочь сыну готовить уроки, но скоро она убедилась, что это ей не по силам. Габриэл уже выучил букварь, и Сатеник ждала, что сын прочтет обычные в старых букварях заключительные строки: «Крест свят, будь мне прибежище и сила»; но этого не было в новом букваре, и Сатеник оставалось лишь повторять про себя:

— Умереть мне за грамоту твою… Умереть мне за твой красный галстучек!

Любовь Сатеник к Габриэлу носила чрезмерный характер, принимая порою болезненный оттенок.

Летом Габриэл попросил у матери, чтоб та сшила ему короткие штанишки. Сатеник кое-как примирилась с этим, но когда Габриэл и зимой начал ходить на физкультурную зарядку в коротких штанишках, она уже не знала покоя. Стоило Габриэлу войти, как она бросалась растирать ему колени, тревожно спрашивая:

— Согрелись, родной, ну, скажи, согрелись?

— Да я не замерз, мама, честное пионерское слово, мне совсем не холодно! — пытался уверить ее Габриэл.

И летом и зимой Сатеник неизменно укрывала сына толстым шерстяным одеялом, и так же неизменно Габриэл сбрасывал с себя это одеяло и спал неукрытый. Отправляя сына на лето в пионерский лагерь, Сатеник давала ему тысячу наказов, как вести себя, чтобы не заболеть. А Габриэл все лето ходил в одних трусиках и возвращался черный от загара, зимой же обливался каждое утро холодной водой. Сатеник сначала трепетала, глядя на эти выходки сына, и лишь постепенно примирилась с его привычками.