Арарат

— Довольно, Оксана, ты же не ребенок. Послушай меня. Если спросят обо мне, скажи, что мы очень редко встречались, летом ты иногда приезжала погостить ко мне. Что же касается Павло, говори, что он не пригоден к военной службе и еще до начала войны уехал в командировку в какой-то другой город и почти не писал тебе. Если ты хранишь его письма, сейчас же по возвращении домой сожги их. Поняла?

— О, боже, что за положение!.. Я должна отрекаться от родных, изворачиваться. Чуть не каждый день я получала письма от Павло, а теперь сжечь их?!

К сестрам подошли Марфуша, Аллочка и Микола. Слышались постепенно затихавшие взрывы и удаляющийся рокот самолетов. Аллочка кинулась в объятия матери.

— Пойдем домой, мама. Здесь плохо — темно, сыро, нельзя играть… Ведь фашисты больше не придут, правда? Их прогонят мой папа, дядя Андрей, дядя Асканаз, что абрикосы привез… Они будут стрелять, а фашисты испугаются и не придут, правда?..

Оксана крепко прижимала к груди девочку, отвечая «да», «да» на все ее вопросы.

Микола молча стоял возле матери. Он выглядел не по-детски серьезным и больше уже не поддразнивал сестренку. Марфуша задумчиво поглядывала на Аллу Мартыновну; она послушалась ее совета и решила остаться с Оксаной, чтобы помогать ей.

Через час находившимся в бомбоубежище сообщили, что опасность миновала.

Когда Оксана с сестрой, Марфушей и детьми подходила к своему дому, у нее вырвался крик и подкосились ноги. Аллочка с плачем прижалась к матери. Дом, в котором они жили, лежал в развалинах: он рухнул от прямого попадания бомбы.

— Плачем горю не поможешь… — спокойно сказала Алла. — Хорошо, что нас не было дома, никто бы не уцелел.

* * *

Через несколько дней фашисты вошли в город. После того как дом был разбомблен, Алла Мартыновна перевела Оксану с детьми и Марфушу в невзрачную хибарку на глухой уличке и в тот же день распрощалась с ними. Перед уходом она велела говорить всем, что ушла из города с отступавшими советскими войсками.

Оксана заперлась в тесной каморке. Из-под развалин рухнувшего дома им мало что удалось спасти, и Оксана с ужасом думала о том, как она прокормит детей. Узнав от Миколы, что в город вошли фашисты, Аллочка прижалась к груди матери, дрожа всем телом.

Оксану очень тревожило то, что Микола часто выбегал на улицу. Но Микола не обращал внимания на запрет матери. Возвращаясь, он деловито докладывал ей:

— Прошло сорок шесть солдат с автоматами. У них был пулемет и еще что-то такое — не то пушка, не то миномет… Дядя Андрей о таком мне ничего не рассказывал.

— Говорю тебе, Микола, не ходи. Под ногами растопчут, дурной!

— А я на тротуаре стою. Они же не дураки, чтобы пушку по тротуару тащить!

— Не дураки они, а враги, — с тоской говорила Оксана.

— И я им тоже враг! — решительно и резко отзывался Микола.

— Молчи, Микола. Если при них скажешь так, они убьют тебя…

Убьют… Это слово заставляло задуматься Миколу. Что это значит — убьют? Вот от бомбы погибли соседи — Алексей, Федор, учительница Вера Павловна… Они не могут уже ни говорить, ни двигаться. А Микола не представлял себе, чтобы после того, как его убьют, он не смог бы уже ходить, выбегать на улицу, обнимать маму, дразнить Аллочку. Понятие «жить» и «умереть» не укладывалось в его сознании. Слыша от матери часто повторяющееся слово «убьют», Микола каждый раз умолкал, задумывался, стараясь сдержать желание выбежать на улицу, видеть все, что там происходит.

Прошло еще несколько дней. Оксана по-прежнему не выходила из дому; обо всем, что происходило в городе, она узнавала только от Марфуши и Миколы. А те не сообщали ничего утешительного: арестовали столько-то евреев; столько-то жителей, мужчин и женщин, угнали на принудительные работы; появились какие-то торговцы; такие-то поступили «полицаями» к фашистам…

Оксана как будто свыклась со своим положением. У нее мелькнула надежда, что о ней забыли и ее никто не будет тревожить. «Я — мать двоих детей. Марфуша — молоденькая девушка, почти девочка… Какой интерес представляем мы для них?!» — старалась успокоить она себя.

Наступила ночь. Тусклый свет керосиновой лампы едва освещал комнату с плотно завешенным оконцем. Микола уже улегся. Оксана еще не ложилась. Она держала на коленях Аллочку, здоровье которой тревожило ее.

— Выпей глоток молока, Аллочка, — убеждала Оксана. — Ты же ничего не ела вечером. Наверное, голодна, потому и не можешь заснуть…

— Не-е, не голодна.

— Может, болит у тебя что-нибудь?

— Не-е, не болит. Мамочка, придут они?!

— Никто не придет, детка. Закрой глазки, усни, усни.

— А у Сони кровь из руки шла… и из носика шла… Ударили ее те… — и Аллочка запнулась.

— Ах, Марфуша, я же говорила тебе, чтоб ты не выводила девочку на улицу! — воскликнула Оксана. — Насмотрелась она всяких ужасов, напугана. Ну что мне теперь с ней делать?!

Марфуша, которая в это время перемывала посуду и прибирала в комнате, молча подошла к Аллочке и погладила ее по голове.

— Мам, я хочу Марфушу… пусть она тоже придет, ляжет со мной, крепко-крепко обнимет меня!