Арарат

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Мне ничего не стоит перелезть через поручень и броситься в море. Но, сделай я так, какой бы в этом был прок? Разве все то же самое не случится еще раз? Но вот что вселяет ужас неизмеримо больший: возможно, я уже умер и все, что происходит, это только сны, даруемые смертью?

4

Опять не могу заснуть, опять становлюсь жертвой этой русской болезни. Что меня больше всего беспокоит, так это непредсказуемые приступы, при которых невозможно вздохнуть. Но случаются еще и какие-то взрывы в черепе, где-то между ушами. На этот раз даже мастурбация не дает мне расслабиться. Фотография, что так помогла накануне, – пышные ягодицы, обтянутые поясом, округлость которых подчеркивается тем, что их пересекают красные подтяжки для чулок, ягодицы, немедленно вызывающие в памяти упитанные зады французских танцовщиц, исполняющих канкан, влажная темно-алая расщелина в обрамлении спутанных черных волос, мужской язык, устремленный к набухшему багровому бугорку клитора, но по какой-то причине не могущий до него дотянуться и, по-видимому, испытывающий танталовы муки, – сегодня она не могла достаточно меня возбудить. Ничего удивительного, она уже слишком знакома. К тому же и цвета чересчур яркие. Англичане получают порнографию из Скандинавии, которая почти так же чопорна, как Советский Союз. Сколько усилий, чтобы пронести на борт пару журналов (один для таможенника), – и чего ради?

Поэтому я одеваюсь и спускаюсь в спортивный зал, надеясь найти еще кого-нибудь, страдающего от бессонницы, и сыграть с ним партию в бильярд или в снукер. Здесь никого нет, но я решаю погонять шары в одиночку. Даже такое скромное упражнение, при котором пепел обильно рассыпается по сукну, может оказаться небесполезным.

Вскоре, однако, мне надоедает бессмысленно колотить по шарам. В конце концов я вешаю кий, взбираюсь на стол и распластываюсь на нем ничком. Это дело мне нравится. Я нахожу, что близость к чему-нибудь ярко-зеленому благотворно сказывается на моем воображении. И тотчас же я ощущаю покалывание в затылке и достаю из кармана блокнот и карандаш. В невыносимо скучной кишиневской ссылке я написал поэму «Кавказский пленник», лежа на бильярдном столе совершенно вот таким же образом. Так, теперь некоторое время я бессознательно черкаю в блокноте – появляются наброски женских лиц, грудей, ляжек и ножек, – затем возникает образ и тянет за собою новый. Я импровизирую.

ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ

Глава IV

Дай мне испить мандрагоры…

Шекспир

Импровизатор умолк. Он развел скрещенные на груди руки и опустил взгляд. Затем отер платком свое лицо, усеянное каплями пота. Он дрожал так сильно, что Чарский опасался, как бы он не потерял сознание и не упал с подмостков. Итальянец быстро овладел собой и отступил на шаг назад. Чарский, чья голова тоже кружилась – от восхищения даром итальянца, оглянулся вокруг, чтобы увидеть, какое впечатление произвело представление на слушателей, большинство из которых ничего, конечно, не поняли. В это мгновение секретарь неаполитанского посольства нарушил тишину громким возгласом, что дало толчок для целой бури рукоплесканий. Один или два более смелых духом господина даже рискнули выкрикнуть: «Браво!» Импровизатор нахмурился и поднял руки, пытаясь остановить шум. Он дал знак музыкантам, и те незамедлительно стали играть негромкую мелодию. Плеск утих. Импровизатор закрыл глаза. Затем, когда публика вновь сосредоточилась, он открыл их; они вновь засияли лихорадочным огнем. Он отбросил назад всклокоченные свои локоны, ступил вперед и сложил крестом руки на грудь… музыка умолкла… Импровизатор продолжал: