Затем весь день спала царица:Ведь этой ночью ей опятьПридется в ласках не скупиться —Пора и юношу обнять.Бьет полночь; лик его чудесенНастолько, что весь мир ей тесен!Ее язык укоренилсяВ его устах, и их слюна,Дыханье, пот, что вмиг пролился,В одно сливаются. ОнаВ восторге полном: что за чудо!Юнец, но знает – все! Откуда?(А Мардиан на страже дремлет,Стенаньям сладостным не внемлет,В его виденьях – флейты звук,Змеи качающейся жало:Смерть от земных избавит мук…)Она его в объятьях сжала,И их тела переплелись,В едином пламени сгорая;То вдруг грубея – берегись! —То нежно, трепетно лаская,Он доказал едва ль не в миг,Что он – способный ученик.Он часто верх берет над неюИ, хоть нельзя сравнить их лет,Готов затеей на затеюОтветить: здесь различий нет.Забыт Антоний, Цезарь тоже,Она – невеста вновь, и с нейВновь делит сладостное ложеБрат – незабвенный Птолемей.В ту пору сын рожден был ею,Во всем подобный Птолемею —Лица тончайшей лепкой схожийИ эбонитовою кожей.Расстаться с ним пришлось тогда,Отдав рабу, что был так верен…Гнев императорский – безмерен!Но в сердце – с ней он был всегда.И вот он здесь – горит любовью,Не ведая, что связан кровью.Вот эта родинка на лбуЗнакома ей еще с рожденья —Войдут ли в душу угрызенья,Что рушит юноши судьбу?При страшном вызове своемОна подумала ль о нем?А может, полагала просто,Что сын, пусть окажись он тут,Не мог бы быть такого роста?Но быстро в Азии растут!Иль крови царской достояньемОна считала пыл и страстьИ вызов был рожден желаньемНа нем свою проверить власть?А может быть, боязнь старетьВнушила ей, подспудно зрея,Красу свою суметь узретьВ чертах другого Птолемея?..Но несомненно, что онаВсе наслаждения до днаС ним испивает до рассвета,Шепча: «Неповторимо это…»Заре ж, как Ирас, алогубой,Что лишь маячит впереди,Придется ныне дланью грубойОтнять счастливца от груди:Будь он племянник ей, иль сын,Иль страстный друг – ответ един.Но чуть вершина эвкалиптаПод утро сделалась видна,Поднялся сын звезды Египта,Поднес прохладного вина:«За ночь свершившуюся нашу!Дабы прошел упадок сил!»Но перед тем в златую чашуОн мандрагору положил.Достал кинжал дамасской стали,Что ловко прятал в сапожке;Проснулся Мардиан едва лиПред тем, как умер; налегкеДворец покинув величавый,Он шел, скакал, порою греб,А в Малой Азии, за славойГонясь, сошел однажды в гроб.