Арчибальд

Стиснув зубы, сжав кулаки, Арчи попытался представить высокую арку ворот Города Мёртвых Детей, статуи чёрных псов и бескрайний луг перед ними, на котором он оказался тогда. Ясно видя преддверие Карпы, он сделал шаг, и почувствовал вязкий холод в лодыжке: глубокая лужа. Отряхнулся, раздосадованно покачал головой: нет, он здесь до тех пор, пока не исполнит задуманное, не стоит даже надеяться.

«Справедливо,» — горестно усмехнулся.

Всё ещё, главное — без промедления. Сюда-то ясно: в то же время и в то же место, но обратно-то как? День, два, час — или, может, все десять? Сколько пройдёт для них — этого ему не сказали. Только надежда, что правила для этого мира аналогичны истинному. Что вернётся через врата — Немели и моргнуть не успеет, как снова дома. Ну так же всё будет, верно? Это ведь «лучшее место на земле!».

Утешившись этой мыслью, ребёнок направился в парк, успев пересечь дорогу, прежде, чем шагающий человечек на светофоре сменился своим красным братом в костюме и с фуражкой, и новая череда машин ринула по трассе.

Уже сидя на скамейке, Арчи думал, что дальше. Вспоминал, что вообще есть в его городе такого примечательного и запоминающегося, что можно было бы принести друзьям. Обязательно, просто необходимо добыть пластинки со старыми записями Марлен Дитрих, они продавались в магазине в центре. Дорогие, правда, но раз он тут ненадолго, то ничего не мешает украсть…

Тут Арчи дёрнулся. До этого он почти ничего не крал, ну, кроме того альбома из музея, и то было на спор, чтоб доказать Сабине, что он не трус, а сторож — старый пердун, который дальше своего носа не видит. Сейчас же — весь город — по сути песочница. Это не его мир, не его время. Ни теперь, ни когда либо. Он здесь в гостях — и волен делать абсолютно всё, что пожелает.

«Всё, что пожелаю».

Улыбнулся: не придётся терпеть пьяного отца. И в школу не надо. И вообще никаких забот. Вот так просто!

Взять и показать язык старушке напротив: та покачала головой, вздохнула, а он рассмеялся. Громко, в открытую рассмеялся, вскочил на ноги и раскинул руки, закружился, бросаясь опавшей жёлтой листвой и — побежал, побежал сломя голову по парковой аллее, свернув на газон, куда обычно ход запрещён, обнял ствол дерева и, оттолкнувшись от него ногой — дальше, обратно к скамейке, легко запрыгнув на неё через спинку — и прямо, через дорожку, к траве, к куче листьев. Сделав глубокий вдох, с шумом бросился в неё, упал на спину, всё ещё продолжая смеяться, смотря на яркое, тёплое солнце, что выступило из-за туч. И всё ему нравилось, а больше всего — вкус свободы, лёгкости, полное осознание, что он здесь ничем никому не обязан.

На лавочке поодаль сидела девочка и читала. Быстрым шагом Арчи направился к ней.

— Привет! — довольно поздоровался он, протянув руку.

Незнакомка оправила прядь тёмных волос, оторвалась от книги, смерила мальчика скептическим взглядом.

— Отвали, — ответила, уворачиваясь. — От тебя воняет.

Тот осёкся, улыбка сошла с лица. Это даже позабавило незнакомку.

— Зеркало есть, нет? Дарю.

С этими словами она действительно извлекла из своего рюкзака небольшое зеркальце и протянула его чудаковатому школьнику, а после — скоренько поднялась, заспешив к автобусной остановке в конце аллеи.

По ту сторону стекла на Арчи смотрел толстый нескладный подросток. Раскрасневшийся, с взъерошенными короткими засаленными кудрями, пухлыми щеками, в латаной рубашке и грязных штанах, он узнавал себя и отказывался верить правде.

Но истина была перед ним, в его руках.

Совсем не красивый и аккуратный, стройный и статный граф, а самый обычный неряшливый, обиженный на весь мир и на себя в первую очередь мальчишка по имени Арчибальд, у которого от знатного только имя и фамилия по материнской линии, пялился на своё отражение и едва сдерживал подступившие к глазам слёзы.

Вот эта правда его ранила до глубины души. Мир — его мир — действительно лежал перед ним, доступный и открытый для всего, кроме его собственной, противной внешности. Всё он мог изменить вокруг, кроме себя.

«Но я пытаюсь быть лучше, — говорил он в такие моменты обычно. — Только бегать — это тяжело, и я задыхаюсь. Мне больно и неприятно на физкультуре, и вообще, врачи говорили, что у меня ожирение, а это не лечится. Людовик XI тоже не слыл красавцем, а Францию вон объединить смог, так чем я хуже?»

За этими терзаниями и застал мальчика его друг, который только-только возвращался из школы.

— Эй, я думал ты уже дома.

Невысокий, одного с Арчи ростом, в меру упитанный, как обычно в выглаженной и выстиранной серой форме и с короткими светлыми зачёсанными волосами, Карл приблизился к другу.

Заслышав-завидев товарища, тот чуть нагнулся, неловко пыхтя, пряча зеркало в карман — и выровнялся чуть ни по стойке, тряхнул головой, выдохнул: ну, наконец. Будет!

— Не, когда б успел, — отмахнулся. — Слушай, — не желая тянуть, скинул рюкзак на траву. — У меня к тебе дело. Насчёт твоих записок. Я читал их…

— Правда? И как оно? Что скажешь?

Карл сиял от счастья, уже предвкушая похвалу друга.