Ардаф

– Предательнице! – неожиданно вскочил Сах-Лума, крепко схватив Теоса за горло. – Как смеешь ты ставить рядом эти два слова: «Лизия» и «предательница»? Глупец!

– Убей меня, друг мой! Избавь меня тем самым от тягостных воспоминаний о том, что вчера по просьбе Лизии я должен был убить тебя!

– Убить меня? – отступил Сах-Лума, и голос его сорвался.

Теос взял в руки газету и указал на статью о смерти несчастного Нир-Джалиса:

– Сах-Лума, тебе не стоит ждать милосердия и снисхождения от той женщины, что всегда была беспощадной. И Нир-Джалис – лишь один из многих, погибших таким образом! Друг мой, ты не можешь любить это чудовище!

– Но я люблю её со всей страстью, – промолвил Сах-Лума, – и моя жизнь больше не принадлежит мне! Уверен, ты просто перебрал вина и не расслышал её верно. Этот негодяй Нир-Джалис ведь заслужил свою участь, и Лизия тут ни в чём не виновата! Ты разве не слышал его обвинения в адрес короля?

– Слышал, но что с того? Не вижу ничего дурного в них.

– Ничего дурного! – вскричал Сах-Лума. – Ах, я и забыл, что ты чужестранец и ничего не знаешь о словах священного оракула, высказанных сотню лет назад: «Когда Верховная жрица станет любовницей Короля, падёт Аль-Кирис!» Эти слова в последствие и доныне произвели абсолютный запрет на любовную связь между жрицей и монархом, более того, он даже не может смотреть на её лицо, не считая общих служб. Но что же, друг мой, у меня ещё есть работа на сегодня! Идём со мною, и ты услышишь самую прекрасную легенду о любви, которую я готовил пока лишь для ушей Забастеса, однако я верю тебе и знаю, то ты не злостный плагиатор, который украл бы мою прекрасную «Нурельму»! – услышав это название Теос вздрогнул. Воспоминания закружили его вновь! «Нурельма» – его собственная поэма! Поэма, которую он несомненно создал сам так давно в горах Дарьяльского ущелья.

Дыхание воздуха едва проникало сквозь широко распахнутые окна, и лишь нежный звук льющихся фонтанов во дворе нарушал тишину и жаркое спокойствие утра, да ещё случайный шелест перьев павлинов, когда те раскрывали веером свои хвосты на мраморной террасе снаружи.

Успокоенный таким окружением, Теос постепенно пришёл в себя после недавнего ужаса и негодования, однако он не мог так же скоро позабыть обо всём, как это сделал Сах-Лума. Вдруг дверь открылась, и с насмешливым выражением лица в комнату вошёл Забастес с листами папируса в руках.

– Всё готово, мой повелитель! – объявил он. – Белые листы чистого папируса уже лежат в ожидании твоей бессмысленной мазни. – И критик удобно устроился на стуле.

– Пиши! – посерьёзнев лицом, начал Сах-Лума. – Название моей поэмы будет «Нурельма, Древняя легенда о любви».

Теос вновь содрогнулся, услышав знакомые строки. По мере того как Сах-Лума всё ближе и ближе подходил к окончанию своей великолепной поэмы, глубокая тишина и спокойствие опускалось на них тяжким, почти давящим грузом. Хряк! Что это было? Через разгорячённый стоящий воздух долетел внезапный шум и злобный крики толпы, затем послышался торопливый цокот копыт множества лошадей и снова этот страшный, неудержимый рёв возмущения, извергаемый, как казалось, тысячью глоток. Все трое одновременно подскочили в едином инстинктивном порыве узнать, в чём дело, – Теос, Сах-Лума и Забастес поспешили на мраморную террасу. Теос, облокотившись на перила, мог видеть в отдалении огромную площадь, где гигантский белый гранитный обелиск занимал свою почётную позицию, и, внимательно вглядываясь туда, он увидел, что площадь заполонила огромная масса людей.

Возвышаясь над этим морем волнующихся голов, одна высокая, чётко видимая фигура предстала пред ликом обелиска. И когда Теос напряг зрение, чтобы лучше различить детали всей сцены, он вдруг увидел сверкающие доспехи вооружённых людей, стремительно и жестоко прорывавшихся в самый центр толпы. И тогда Сах-Лума схватил его за руку и воскликнул со смешанным выражением веселья и ярости:

– Идём, друг мой! Это королевские воины Его Величества тащат безумного Хосрулу, и на сей раз они точно с ним покончат! Идём, я бы не пропустил этого зрелища ни за что на свете!

И он прыжками бросился вниз, и Теос вслед за ним, когда им в спину вдруг закричал Забастес:

– Сах-Лума! Ваше сиятельство! А как же поэма? Она ещё не закончена!

– Неважно! – обернулся поэт. – Она будет закончена позже!

И он поспешил вперёд; Теос едва поспевал за ним, думая про себя о новой загадке: ведь его поэма в прошлом была дописана до последней строчки, а Сах-Лума оставил её на потом?

Вскоре они уже протискивались сквозь толпу на площади, яростно пихая и толкая людей.

– Грядёт время, когда сильнейший, чем Зефораним, возьмёт узника и уведёт отсюда туда, куда я давно должен был уйти! Мир всем вам! Во имя Бога, о чьей истинности я свидетельствую, мир всем! – вещал пророк Хосрула.

Сах-Лума в этот момент пытался добраться до ближайшего фонтана, который украшал площадь с обелиском, и, легко вспрыгнув на его край, он встал прямо вытянулся во весь рост. Теос присоединился к нему.