Арена

Боялась она всегда. Не дай бог, если Вася заболеет. Пелагею не узнать. Ходит точно в воду опущенная. А Васька — парень хитрый, все примечает да на ус наматывает, недаром его в школе «ловким атаманом» прозвали. Бывало, заиграется, не выучит теорему по геометрии, тогда утром, проснувшись, исподтишка следит за матерью. Улучит минутку и начинает:

— Мам, а мам! Чего-то у нас жарко, даже душно.

Пелагея подходит к сыну и, щупая его холодный лоб, начинает искать термометр.

Глаза у Васьки чуть-чуть приоткрыты, щеки горят, ну и впрямь больной.

— Знаешь что, посиди-ка ты, голубчик, дома. Приду с работы, тебе горчичники поставлю. — Обеспокоенно поглядывая на часы, Пелагея торопливо собирается. — Да вот еще, молоко принесут, вскипяти. От плиты, слышь, не отходи, а то опять убежит.

— Угу, — отвечает Васька и снова ныряет под одеяло.

Мать всегда ему потакала, только однажды не выдержала. Было это лет шесть назад. Соседка, что жила этажом выше, заболела дифтеритом. Вечером ее увезли, а на следующий день мужу послали телеграмму, чтобы выезжал на похороны. Он в командировке был. А мальчонка маленький — болтает чего-то, не поймешь. За ним решили пока всем подъездом присматривать. Пелагея — первая, да иначе она и не могла: ведь ребенок!

Вечером пришла к Пелагее бабка из той квартиры:

— Поль, а Поль, Вадику плохо, в жару будто, наших никого нет, поди посмотри.

Вызвали «Скорую помощь». А мальчишка мечется по постели и кричит. Разве выдержишь? Схватила его Пелагея на руки, прижала. Бабка рядом всхлипывает, а мальчонка от плача аж посинел, губы дергаются. Ходит Пелагея с ним по комнате, а сама про своего думает. Что, если бы ее Васька так заболел? Домой пришла, на ней лица нет. Слова вымолвить не может.

— Что случилось, мама? — испугался Васька.

Едва рассказала.

— Чего ты так убиваешься? Вечно тебе больше других нужно, — рассердился Васька.

Тут Пелагея в сердцах его рукой хватила:

— Ишь, язва, я тебе покажу!

А Васька взъерошился, злой стал.

— Руки-то помыла бы, заболею, сама плакать будешь.

И действительно, как потом ругала себя Пелагея, когда ходила в больницу навещать Ваську! Целую неделю он не подходил к окну, и Пелагея зря простаивала в больничном дворике.

А по улице шли ребятишки. Начиналась экзаменационная пора. Пелагея знала, что Василия переведут в седьмой класс без экзаменов, и все-таки на душе было тоскливо при виде школьной детворы.

Поправлялся Васька медленно. Однажды он прильнул к окну. Увидев приплюснутый пятачок его носа, Пелагея заплакала. Васька улыбнулся ей, но улыбка была вялая, кислая.

Бритоголовый, с недетски серьезными глазами, он теперь очень напоминал девчонку. Да и рубаха, которую надели в больнице, назойливо подчеркивала неприятное для Васьки сходство. Ворот был слишком широк для тоненькой Васькиной шеи, и это раздражало его. Васька нервно передергивал плечами и длинными пальцами исхудавших рук теребил тесемки у ворота.

Из больницы он вернулся хмурый, замкнутый, словно чужой. Долго не мог простить матери. Во дворе держался особняком. В школе был скрытен и малоразговорчив. Пелагея растерялась. Она не знала, что и делать, лишь бы угодить сыну. Сама осунулась, похудела. Так с той поры и повелось, что соседи ей беспрестанно говорили:

— Уж очень вы его балуете!

Да и как не баловать? Единственный ведь… А что, разве лучше, когда сосед Прокофьев вечно кричит своей жене:

— Евфросинья, слышь, не смей мне пацана баловать! Не позволю! Ишь, что выдумала, брючки ему длинные. Нет, не позволю. Сам без штанов ходил, и сын пусть закаленным растет.

А Пелагея, еще когда вахтершей была на заводе и белье в свободное время стирала, ничего для Васьки не жалела: ни сил, ни здоровья, лишь бы человеком настоящим вырос.

Да и он это понимал. Все, бывало, с радостью разносил чистые стопки белья. Возвращался всегда веселый и возбужденный. Блестя глазами, совал матери деньги и тотчас хитро говорил:

— Мама! Наше звено живой уголок решило устроить. Я ежа из зоомагазина обещался принести. А, мам, как?

— Что уж с тобой делать! Коли обещал, так и неси, — и Пелагея, не задумываясь, отдавала Ваське добрую половину заработанных денег.

Но однажды, проходя по двору, она увидела, как Васька играл в «расшибалку». Он с азартом и долго целился, пытаясь выиграть кон. Пелагею тогда поразили Васькины глаза. Слегка побледневший, он не сводил взгляда с денег. У Пелагеи впервые защемило сердце.

Вскоре, когда нужно было Шумиловым относить белье, Васька наотрез отказался. Пелагея не спрашивала, она знала, что не пройдет и дня, как, помучившись, Васька все ей расскажет. Так и вышло. Васька сам рассказал: и про то, что ежа не купил, а деньги проиграл, и про Борьку Шумилова.

— Он сжульничал! — громко прошептал Васька.

«Ежа выдумал. И без него уколол больно», — подумала Пелагея и уже хотела дать Ваське жару за обман, но, посмотрев на его плечи, узкие даже в пиджаке, смолчала. Взяла белье и сама понесла к Шумиловым. Не успела Пелагея пройти и двадцати шагов, как увидела бегущего к ней Ваську. Вот он поравнялся с ребятами. Пелагея замедлила шаг.