Ареопагитика

Но что всего важнее для нас, мы имеем твердое основание думать, что благоволение и любовь Неба особенно к нам расположены и милостивы. Разве не избранник перед другими тот народ, от которого, как с Сиона, исходят и разносятся по всей Европе первые вести и трубный глас реформации? И если бы не тупая злоба, с которой наши прелаты отнеслись к божественному и изумительному гению Уиклифа, преследуя его как схизматика и новатора, то, быть может, никогда не были бы известны ни богемцы Гус и Иероним[38], ни имена Лютера и Кальвина: слава религиозной реформы у всех наших соседей всецело принадлежала бы нам. Теперь же, так как наше очерствевшее духовенство яростно противилось этому делу, мы очутились в положении самых последних и отсталых учеников тех, для кого Бог предназначил нас быть учителями. А в настоящее время, если судить по совокупности всех предзнаменований и общему предчувствию святых и благочестивых мужей, ежедневно торжественно высказывающих свои мысли, то Бог решил начать некий новый и великий период в своей церкви — реформацию самой Реформации. Почему же не открыться Ему рабам своим и, прежде всего, как Он всегда делал, своим англичанам? Я говорю: «Прежде всего, нам, как Он всегда делал», хотя мы и не понимаем замысла Его заповедей и не достойны их.

Посмотрите на этот обширный город, город-убежище и жилище свободы, обведенный крепкою стеною Его защиты: здесь не столь многочисленны наковальни и молоты, кующие в военных мастерских доспехи и орудия вооруженной справедливости для обороны осажденной истины, как перья и головы тех, кто при свете своих труженических лампад размышляет, изыскивает, вырабатывает новые понятия и идеи, дабы одарить ими, в знак своей преданности и верности, приближающуюся Реформацию; а другие столь же прилежно читают, все испытуют, подчиняясь силе разума и убеждения. Чего же больше можно требовать от столь восприимчивого и склонного к поискам знания народа? Что нужно для этой удобной и плодородной почвы, кроме мудрых и честных работников, дабы создать образованных людей, нацию пророков, мудрецов и достойнейших мужей? Мы считаем более пяти месяцев до жатвы, а нужно меньше пяти недель, и всякий, имеющий глаза, может видеть, что поля уже пожелтели.

Где много желающих учиться, там по необходимости много спорят, много пишут, высказывают много мнений, ибо мнение у хорошего человека есть знание в процессе образования. Из фантастической боязни сект и расколов мы несправедливо относимся к пламенной и искренней жажде знания и разумения, которую Бог возбудил в этом городе. Что некоторые оплакивают, тому мы должны были бы радоваться; мы должны были бы скорее восхвалять это благочестивое стремление людей вновь взять в свои руки заботу о своей религии, попавшей в дурные руки. Сколько-нибудь благородная мудрость, сколько-нибудь снисходительное отношение друг к другу и хоть немного любви к ближнему могли бы собрать и объединить в одном общем и братском искании истины всех, кто ей предан; мы должны только отказаться для этого от традиции прелатов втискивать свободную совесть и христианские вольности в человеческие каноны и правила. Я не сомневаюсь, что если бы к нам явился какой-нибудь великий и достойный иностранец, могущий понять дух и настроение народа и способный управлять им, то он, узнав наши высокие надежды и цели, увидев неутомимую живость и широту наших мыслей и суждений при искании истины и свободы, воскликнул бы подобно Пирру, изумленному римским послушанием и мужеством: «Если бы таковы были мои эпироты, то я не отчаивался бы в достижении величайшей цели — сделать церковь или государство счастливыми!»

А между тем этих людей во всеуслышание провозглашают раскольниками и сектантами, что равносильно тому, как если бы, во время постройки храма Господня, когда одни пилили, другие обтесывали мрамор, третьи срубали кедры, нашлись неразумные люди, не способные понять, что нужно было сделать много расколов, много рассечении в камнях и дереве, прежде чем дом Господень мог быть окончен. И как бы искусно мы ни прилаживали камни один к другому, они не могут соединиться в непрерывное целое: в этом мире они могут лишь соприкасаться друг с другом; не могут также все части постройки иметь одну форму; совершенство состоит скорее в том, что из многих умеренных различий и братских несходств, не препятствующих соразмерности целого, возникает привлекательная и изящная симметрия во всей постройке и в расположении ее частей.