Ареопагитика

Вы не можете сделать нас теперь менее способными, менее знающими, менее ревностными в искании истины, если вы сами, кому мы всем этим обязаны, не станете меньше любить и насаждать истинную свободу. Мы можем опять стать невеждами, тупицами, формалистами, рабами, какими вы нашли нас; но ранее вы сами должны стать тем, чем вы не можете быть — угнетателями, притеснителями, тиранами, каковы были те, от кого вы нас освободили. Если наши сердца стали более восприимчивы, наши умы более склонны к исканию и ожиданию величайших и достовернейших истин, это плод вашей собственной добродетели, посеянной в нас; и вы не можете уничтожить этого, если не введете вновь давно отмененный жестокий закон, по которому отцы могли произвольно убивать своих детей. Кто же тогда примкнет к вам и воспламенит других? Не тот, кто поднимает оружие из-за мундирного сбора, путевого сбора и из-за своих четырех ноблей данегельта[39]. Я ценю защиту справедливых льгот, но, прежде всего, дорожу своим собственным миром. Дайте мне поэтому — что выше всех свобод — свободу знать, свободу выражать свои мысли и свободу судить по своей совести.

Что посоветовать как лучшую меру в том случае, если будет признано вредным и несправедливым преследовать мнения за их новизну или несоответствие общепринятым взглядам, это не входит в мою задачу. Я повторю только то, чему научился от одного из уважаемых ваших сочленов, одного благороднейшего и благочестивейшего лорда, которого мы не потеряли бы в настоящее время и не оплакивали бы как достойного и несомненного сторонника этого взгляда, если бы он не отдал свою жизнь и имущество на служение церкви и государству. Я уверен, что вы догадываетесь, о ком идет речь, но, чтобы почтить его память — и да будет вечным этот почет — я назову его имя: лорд Брук[40]. В своем сочинении о епископстве, где он касается, между прочим, сект и расколов, он оставил вам свой завет или, вернее сказать, последние слова своей предсмертной заботы, которые, я не сомневаюсь, навсегда останутся для вас дорогими и почтенными: они полны такой кротости и живой любви к ближнему, что кроме последнего завета Того, Кто дал своим ученикам заповедь любви и мира, я не слыхал и не читал слов более кротких и миролюбивых. Он увещевает нас терпеливо и смиренно выслушивать людей, хотя и пользующихся дурной славой, но желающих жить чисто, исполняя заповеди Божий согласно велениям своей совести, и относиться к ним с терпимостью, хотя бы они и не во всем были согласны с нами. Обо всем этом гораздо подробнее расскажет нам сама его книга, которая выпущена в свет и посвящена Парламенту, — посвящена человеком, заслужившим своей жизнью и смертью того, чтобы преподанные им советы не были оставлены без внимания.

Теперь как раз время, когда должно быть дозволено говорить и писать о том, что может помочь дальнейшему выяснению волнующих нас вопросов. Храм двуликого Януса было бы вполне уместно открыть именно теперь. И пусть все ветры разносят беспрепятственно всякие учения по земле: раз истина выступила на борьбу, было бы оскорбительно прибегать к цензуре и запрещениям, сомневаясь в ее силе. Пусть она борется с ложью: кто знает хоть один случай, когда бы истина была побеждена в свободной и открытой борьбе? Ее правое слово — лучший и вернейший способ победы над ложью. Тот, кто слышит, как у нас молятся о ниспослании нам света и ясного знания, может подумать и о других предметах, кроме женевского учения, переданного в наши руки уже в готовом и стройном виде. Однако когда нам светит новый свет, о котором мы просим, появляются люди, завистливо противящиеся тому, чтобы свет этот попадал, прежде всего, не в их окна. Мудрые люди учат нас усердно днем и ночью «искать мудрости, как сокрытого сокровища», а между тем другое распоряжение запрещает нам знать что-нибудь не по статуту; как же согласить это? Если кто-нибудь после тяжелого труда в глубоких рудниках знания выходит оттуда во всеоружии добытых им находок, выставляет свои доводы, так сказать, в боевом порядке, рассеивает и уничтожает все стоящие на его пути возражения, вызывает своего врага на открытый бой, предоставляя ему, по желанию, любую сторону относительно солнца и ветра, лишь бы сам он мог разбираться в вопросе при помощи аргументации, то подстерегать в таком случае своего противника, устраивать ему засады, занимать узкие мосты цензуры, через которые должен пройти противник, — все это хотя и не противно доблести солдата, но в борьбе за истину есть лишь слабость и трусость.