Аргентинец поневоле

Сами гаучо занимается лишь клеймением животных. Тоже дикий обычай, когда в животину тычут раскаленной железякой, прижигая ей шкуру для образования символичных шрамов. Частная собственность здесь свята, так что завидев в степи любое стадо, каждый отбирает только своих животных.

Сами владельцы поместий, чьи стада и пасут гаучо, трудятся еще меньше. Как правило эстансьеро дает пастухам указания относительно лишь своих намерений продать или, наоборот, купить партию животных, причем, как правило, незадолго до проведения больших ярмарок в «саладеро». Этим словом, образованным от испанского глагола «салар» — «солить», обозначается большое строение, являющееся одновременно бойней и местом, где засаливают шкуры убитых животных и перерабатывают их мясо и жир.

Одно из самых знаменитых саладеро находится в местечке под названием Фрай-Буэнос, где производится лучшие мясные продукты.

Жизнь однообразная, суровая, монотонная, отдаленность от школ и прочих очагов цивилизации, невозможность при таком образе жизни получить хотя бы элементарное образование, постоянное общение с полудикими животными, конечно, сказываются, на психологии и поведении гаучо. Тонкие материи ему непонятны и недоступны.

И это одна из причин того, что в Аргентине постоянно происходят то революции, то мятежи, а если и не происходят, то все равно идет какое-нибудь брожение, зреют заговоры, за которыми непременно следуют новые катаклизмы в жизни общества.

Исходный же импульс этого брожения, если глубоко разобраться, — горячность и постоянная готовность гаучо при малейшем намеке на то, что его честь как-то задета, выхватить из-за пояса свой кинжал. И чем чаще это происходит, тем, естественно, быстрее и шире, вплоть до высших слоев общества, распространяется всякого рода нетерпимость к чужому мнению или действию.

Вот и получается, что каждая очередная перетряска в правительстве, — не что иное, как вполне логичное завершение цепочки событий, начавшейся с угрожающего размахивания ножом или пистолетом по любому поводу и вовсе без оного, хотя внешне пастух из пампы и государственный чиновник или армейский офицер вроде бы ничем между собой не связаны.

Вот каков гаучо! Вот в чем фокус!

Долго ли, коротко ли продолжалось наше путешествие, только на пятый день с того момента, как мы выехали из Палермо, забравшись в такие дебри из которых можно и не выбраться, наш дилижанс достиг поместья Рохаса. Станция конечная, мне пора на выход…

Глава 20

На эстанцию мы прибыли в разгар дня. Как я уже упоминал, эстансия «Лос-Серрильос» насчитывала 216 тыс гектаров, то есть семьдесят четыре квадратных лье земли, и триста тысяч голов крупного рогатого скота. Кроме этого, все имения Рохаса прекрасно управлялись и приносили гораздо больше хлеба, чем у других.

Здесь было на редкость многолюдно. Происходило какое-то сельское соревнование, привлекшее целое скопище народа. Загнав в корраль табун необъезженных лошадей, их поочередно выпускали через ворота, над которыми лежала перекладина; по условию «царем горы» или «генералом» становился тот, кому удавалось спрыгнуть с перекладины с громким воплем «Ап!» на одно из этих диких животных в тот момент, когда оно стремительно выбегало через ворота, и, без седла и уздечки, не только проскакать на нем под крики «берегись», но и привести его обратно к воротам корраля. Кругом — дым коромыслом! В общем, родео!

Избранный подобным способом «чемпион» был, безусловно, большим ловкачом и прекрасным наездником. В этом испытании доказал свою необычайную ловкость какой-то невысокий, ширококостный и плотный мужчина, брюнет, черный как грач, возрастом лет за тридцать. С хорошим гаком. И с весело оскаленными, сверкающими зубами на смугловатом лице. На фоне других ему не было равных.

— Кто это? — спросил я, лениво наблюдая состязания и поставив свои сумки на землю, у какого-то пеона с глумливой физиономией.

— Как кто? — удивился тот, снисходительно кривя губы в усмешке. — Это же сеньор Рохас, наш батюшка и кормилец!

Так вот как развлекается реакционная буржуазия! Контрреволюция, однако!

Действительно, Хуан Рохас, этот Чингисхан пампы, решил стать лучшим гаучо среди всех гаучо. И немудрено! Что наша жизнь? Игра! И люди в ней актёры.

В жизни цивилизованных людей нет более обычного явления, чем подчинение многочисленных армий никудышным и дурным генералам, а политических партий — тупым и невежественным вождям. Можно тут вспомнить хотя бы русских царей — вот где легко наберется целая галерея примитивных идиотов.

Среди гаучо подобное явление немыслимо. Люд здешний дик и своенравен. Почтение к начальству никакого. Скорей наоборот. Глава их всегда лучший из них. Он может достичь этого отличия только после общего признания его выдающихся достоинств.

Свое влияние и свое значение такой человек может приобрести не иначе, как лихо сидя на спине дикой лошади, с лассо в руке, он должен постоянно проводить ночи под открытым небом, знать пустыню как свои пять пальцев, должен смеяться над всякой военной и гражданской властью, словом, над всем, что исходит из городов, от людей или законов.