Аргентинский архив №1

— Знакомься, — Иван указал на Андрея. — Мой приятель, Генрих Штраубе, юный физик… В отставке. Сейчас — специалист широкого профиля в отсутствие работы, может всё: драить палубу, перемещать материальные ценности на большие и средние расстояния, при большой нужде — начистить кому надо морду. В общем, от скуки на все руки…

— А ещё, — вступилась за партнёра по танго Габриэла, — он замечательно танцует!

— Генрих, — по-английски произнёс Андрей. Хелен улыбнулась и четь присела в полоне.

— Хелен Райт, по профессии — литературный редактор в издательстве, сейчас помогаю Эве Перон составлять тексты для речей её мужа и для неё самой.

— Давно из Европы?

— Да уже почти год. Мы с Эвитой познакомились на одном рауте для прессы в Неаполе, она меня просто очаровала… Я набилась на знакомство, сказала при встрече, что хочу посмотреть её удивительную страну. Эвита сразу же меня поддержала, и вот я здесь!

— Нравится Аргентина?

— Очень, — засмеялась Хелен, поправила выбившийся из высокой причёски локон. Андрей отметил, что с Иваном она уже держится вполне непринуждённо, да и в школе танго явно частый гость, со всеми практически на «ты», никаких «сеньор» или «сеньорита», просто Хорхе или Стефания.

— Я обещал Хелен завтра прогулку по рождественскому Байресу, а она грозилась рассказать мне историю этого чудесного города, — вставил свои «пять копеек» Иван, обиженный отсутствием внимания к своей персоне. Хелен шутливо толкнула его в бок, мол, не дуйся, здесь все свои…

— А это — идея! — поддержал друга Андрей. — Мне тоже пора получше узнать город, давший мне пристанище.

— Вот и отлично, — Габриэла подхватила обоих парней под ручки и потащила на паркет. — Завтра наступит… завтра, а пока у нас пришло Рождество, друзья! Давайте-ка лучше выпьем вон того (Генрих, подайте бутылочку!) изумительного вина, впереди — вся ночь! И, конечно же, танго!

Грохот фейерверка накрыл город подобно цунами, в нём потонул бой часов на ближайшей ратуше, отмечающих полночь и — наступление Рождества… Тысячи хвостатых комет рванулись в небо, мгновенно расцветив его во все краски радуги! Страна пока только готовилась вступить в новое десятилетие, с надеждой, что она окажется ещё прекрасней года уходящего.

Буэнос-Айрес. Аэропорт Эсейса. 25 декабря 1950 г. Полдень.

Майор Ричард Хоскелл был в паршивом настроении. Вчера, в сочельник, они со вторым пилотом, капитаном Мартином Браско, основательно надрались в кантине «El Gato Negro[52]», подцепили каких-то сговорчивых девчонок, кажется — шведок (хотя, откуда в этом забытом Богом уголке планеты шведы, а?) и уже собирались отправиться с ними в покои матушки Жозефины, куда регулярно заглядывали в дни получки, но этот посыльный из посольства…

В общем, вместо желанного расслабления получился пшик… Этот сопляк Баркли, третий или сзади четвёртый секретарь чего-то там, передал, чтобы сегодня самолёт был готов к экстренному вылету. Поскольку за последние три-четыре года пребывания в Аргентине летать им приходилось, в лучшем случае, в Рио-де-Жанейро, а так — по мелочи, туда-сюда по стране, то ничего хорошего от этого назначения майор не ждал.

Девочек они отпустили, сговорившись встретиться на Новый год, вернулись в отель, где квартировали все десять членов экипажа В-17Е, а если уж быть совсем точным, то XС-108, именно так классифицировался данный тип заслуженной «летающей крепости». Это был прототип «штабной» машины, с пассажирским салоном на четырнадцать мест, слегка ослабленным оборонительным вооружением и повышенной за счёт дополнительных топливных баков — до восьми тысяч километров — дальностью перелёта.

Не то, чтобы Хоскеллу не нравилась его служба. В конце концов, в свои сорок лет он успел не только повоевать на Тихоокеанском театре военных действий, бомбя японские города, но и схлестнуться с «бошами» в Европе, вываливая тонны бомб на германские заводы и фабрики. Он никогда не отлынивал от службы, не пытался остаться в стороне от драки. Это говорили и награды — медаль Конгресса и «Пурпурное Сердце». Последнюю награду он получил, когда привёл почти развалившийся самолёт на базу. Привёл, когда его уже никто не ожидал увидеть. В этом была особенность этого типа самолёта: даже изрешечённый вражескими пулями и снарядами в дуршлаг, он мог доползти до дома, как пелось в той песне, «…на честном слове и на одном крыле». За годы войны майор влюбился в свою машину, а когда она закончилась, и ему предложили продолжить службу на том же типе самолёта, только на дипломатическом поприще, он тут же согласился.