Арго

я вижу храм. цветут цветные стекла.

XV.

Два Ангела направо и налево,

меж них стезя воздушная из роз

и благостно ступающая Дева...

Гремит орган, дыханье занялось,

пою я «Ave», голос странно-тонок,

я — возвращенный матери ребенок.

XVI.

И в этот миг забвенья и прощенья

мне хочется шепнуть: «О, снизойди

к его кресту, чтоб усладить мученья!»

И жду я с тайным трепетом в груди,

чтоб под Твоими кроткими глазами

я изошел кровавыми слезами!

XVII.

Я верую, когда во мраке грянет

последний зов, последний день Суда,

Твой кроткий взор один судить не станет,

Ты все простишь, простившая тогда,

в ту ночь, как Ты, склонясь ко злому древу.

о, Ave! оправдала матерь Еву.

XVIII.

Когда же душ погибших вереницы

сойдут стенать к безжалостным кругам,

в железный лес, где мучатся блудницы,—

и Ты сойдешь к подземным берегам,

чтоб в хоре грешниц с неослабной силой

взывать немолчно: -«Господи, помилуй!»

XIX.

На исповедь! Отныне все признанья,

все помыслы, обеты, все мольбы —

лишь страшный долг святого покаянья,

лишь ожиданье громовой трубы.

Заступница! Тебе Одной все видно,

лишь пред Тобою плакать нам не стыдно!

XX.

Мать, огради заблудших, тех, кто схвачен

тоской безумной о былых веках,

на чьей груди знак Дьявола означен,

и черные стигматы на руках,

кто помнит все и жаждет вновь, безумный,

все возвратить в наш век пустой и шумный.

XXI.

Верни наш век назад, к средневековью,

иль нам верни протекшие века,

за дар святой мы все заплатим кровью,

с надеждою мы ждем в ночи. пока

Ты не сойдешь, ключ райских врат вручая,

с Крестом и Розой сердце обручая...

XXII.

Я помню, вняв простым словам монаха,

я пред Тобою пал, сожжен стыдом,

я пал как раб, как рыцарь стал из праха,

а надо мной вознесся Кельнский Дом,

лучи играли в окнах голубые,

был месяц май, Твой месяц был, Мария!

XXIII.

И не напрасны были эти слезы,

все эти взоры, брошенные вспять,

мольбы и славословия в честь Розы

и девственных созвучий благодать:

Ave Maria, stabat dolorosa,

columna ignis, stella, sancta rosa.

XXIV.

Родные всюду проступили знаки,

стал смутен гул, как от жужжанья пчел,

забылось все, и тихо в полумраке

мне дивный сон на сердце снизошел,—

и все, что прежде, некогда случилось,

передо мною вдруг разоблачилось.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Tu es regis speciosi

mater honestissima,

odor nardi preciosi

rosa suavissima.

  Sequentia de BMV.

I.

Два рыцаря, два друга и два брата

к Святой Земле выходят на заре,

идут в вечернем золоте заката

и в утреннем холодном серебре,—

покинув край родной, гостеприимный,

уходят вдаль, поют святые гимны.

II.

Незлобивы, доверчивы, как дети,

они бредут чрез долы и леса,

им чудится — идет меж ними Третий,

и внятны им повсюду голоса,

а в трудный миг, когда весь мир — загадка,

им кажет путь железная перчатка.

III.

Им верится, что лебедь Парсифаля

готов над ними взмыть своим крылом,

заводят речь о рыцаре Грааля,

в безмолвьи строгом шествуют потом,

и там, в лесу, где прыгают олени,

склоняются с молитвой на колени.

IV.

Невыразимо сладостны те миги,

в них меж землей и небом грани нет!

Видал ли ты порой в старинной книге

двух рыцарей недвижный силуэт,

в порыве несказанного обета,

в предчувствии последнего ответа?

V.

Лишь красный крест — двух братьев упованье,

и вот поют согласные уста

о сладости венца и бичеванья

и о небесных радостях креста:

«Да обовьет чело нам пламя терний!

Да станем кроткой жертвою вечерней!»

VI.

Они поют о радости и неге,

не знающей подобья на земле,

о Розе, расцветающей на снеге,

и о Звезде, не меркнущей во мгле;

восстало все, дремавшее доселе:

«O sancta rosa, stella, lumen coeli!»

VII.

И каждый лист им вторит сладко «Ave!»

и верит сердце — в мире нет греха,

небесный свод горит в закатной славе,

и песнь его торжественно тиха,

и верится — весь мир лишь песнь святая,

и хочется весь мир обнять, рыдая.

VIII.

Уж облака — без пастыря барашки —

одели мглою золото-руно,

чуть вторит эхо щебетанью пташки,

напев родной, знакомый им давно;

то песнь разлуки тихой: вот пропела,

чирикнула, еще... и улетела!

IX.

Так целый день до самого заката

они поют, блуждая и молясь,

но глубь лесная сумраком объята,

нисходит к ним с небес вечерний час.

И вот... кругом шушуканье, шептанье,

и шорохи, и вкруг ветвей качанье;

Х.

из сумрака, из-за мохнатой ели

на них, блестя, глядит лукавый глаз,

за ним еще два глаза поглядели,

и жалоба чуть внятно донеслась.—

то пред разлукой, горестью влекомы,

к двум рыцарям пришли проститься гномы.

XI.

Вот чудиться им стало, что спадает

у них повязка с пламенных очей,

что их повсюду тайна поджидает:

там, где журчал еще вчера ручей,

им видится хрустальное сверканье,

и ручек, ножек плавное плесканье.

XII.

Когда ж поднимут братья взор с улыбкой

туда, где спит Вечерняя Звезда,

покров воздушный, весь прозрачно-зыбкий

снимается,— сонм крыльев — туч гряда,

и над луной им видится на троне

Царица Неба в золотой короне.

XIII.

Они спешат одни среди молчанья

мечтать в ночи о новых временах,

о вещей власти тайного познанья;

предчувствие, восторг и тайный страх

роднит их души, их умы тревожит

и новые надежды в сердце множит.

XIV.

В них магия волнует ожиданья,

алхимия, наука вечных звезд,

и тайны сновиденья и гаданья,

все знаки — пентаграмма, круг и крест —

ночной порой, среди безмолвной глуши

пленяют их восторженные души!

XV.