Арго

пребудь же нам единственной любовью

средь вражьих стрел — святой Себастиан.

Смешались кровь и красные шелка,

с молитвой брань и с кличем отзвук стона...

Вперед... и вдруг незримая Рука

отбросила взревевшего дракона.

Враги бегут... с копьем наперевес

их Белый Рыцарь прочь метет в восторге.

он вознесен, он блещет, он исчез...

— Хвала тебе, хвала, святой Георгий!

РИЧАРД ПРЕД ИЕРУСАЛИМОМ

Душа была безумием палима,

Всю ночь он гнал лесного кабана...

Деревьев расступается стена,

у ног его зубцы Иерусалима.

Священный град почил, как Рыцарь Белый,

повергнут мановением Царя;

он ждет тебя; холодная заря

ласкает труп его похолоделый.

В тяжелом сне он горестно затих

под вещими Господними словами:

«О сколько раз собрать птенцов Моих

хотел я материнскими крылами!

Се дом твой пуст, вместилище пороков!

До страшного и горестного дня

ты не увидишь более меня,

о город, избивающий пророков!»

Какой восторг тогда, какая боль

проснулась в миг нежданно в сердце львином?

И протекла пред верным паладином

вся жизнь твоя погибшая, король!

И вспомнил ты свою смешную славу

все подвиги ненужные свои;

как раненый, с коня ты пал на траву

с росою слив горячих слез ручьи.

Почившего Царя своих мечтаний

ты в верности вассальной заверял,

и простирал сверкающие длани,

и рыцарские клятвы повторял.

Какой глагол звучал в душе твоей?

И сон какой в тот час тебе приснился?

Но до звезды среди лесных ветвей

ты, как дитя, и плакал и молился.

И пред тобой безгрешною стопою

согбенный весь под бременем креста,

благословляя грешные места,

прошел Господь кровавую тропою.

И отпустил тебе твой Бог и брат

твои вины, скорбя о сыне блудном.

и заповедь о Граде Новом, чудном,

тебе земной тогда поведал град.

АНГЕЛ ГНЕВА

На тех холмах, где Годефруа, Танкред

предстали нам, как горняя дружина

во славу рыцарских и ангельских побед,

пылают желтые знамена Саладина.

Король в цепях, на площадях купцы

на рыцаря, смеясь, меняют мула,

от радостного, вражеского гула

вселенной содрогаются концы.

Давно не умолкают Miserere

на улицах, во храмах, во дворцах,

мужи скудеют в ревности и вере,

лишь женщины да дети на стенах.

Безгрешные защитники Креста

ушли от нас бродить в долинах Рая,

и алтаря решетка золотая

на золото монет перелита.

Уж вороны над нами стаей черной

развернуты, как знамя Сатаны,

как дым от жертвы Каина тлетворный,

моленья наши пасть осуждены.

На улицах собаки воют жадно,

предчувствуя добычу каждый миг,

и месяц злой насмешливо, злорадно

над городом кривой возносит лик.

Свой кроткий лик от нас сокрыла Дева,

и снизошла кровавая роса

и оскверненный крест на небеса

возносит прочь, сверкая, Ангел гнева.

ВЕСТНИКИ

Среди песков рыдает Miserere,

со всех сторон, пылая, дышит ад,

мы падаем, стеня, за рядом ряд,

и дрогнул дух в железном тамплиере.

Лукав, как демон, черный проводник.

к своим следам мы возвращались дважды,

кровь конская не утоляет жажды,

растущей каждый час и каждый миг.

В безветрии хоругви и знамена

повисли, как пред бурей паруса;

безмолвно все. ни жалобы ни стона,

лишь слезный гимн восходит в небеса.

Господне око жжет и плавит латы,

бросает лук испуганный стрелок,

и золотые падают прелаты,

крестом простерши руки, на песок.

Роскошная палатка короля

вся сожжена Господними лучами...

А там, вдали, тяжелыми мечами

навек опустошенная страна.

Мы ждем конца, вдруг легкая чета

двух ласточек, звеня, над нами вьется

и кличет нас и плачет и смеется

и вдруг приникла к дереву креста.

И путникам, чей кончен путь земной,

воздушный путь до стен Иерусалима,—

путь благодатный, радостный, иной

вещают два крылатых пилигрима.

СТРАННИК

Идет навстречу мне странник,

высок, величав и строг.

— Кто Ты, Божий посланник?

Отвечает Он тихо: «Я — Бог!»

Речь старца что гром призывный,

в руках — золотой ларец,

в ларце том — замок дивный,

в том замке — храм и дворец.

Во дворце — огни да злато,

и двенадцать рыцарей в нем

средь дам, разодетых богато,

сидят за круглым столом.

Поют; под ладные песни

вращается стол и мир,

каждый час светлей и чудесней

их вечный, радостный пир.

Во храме — строги тени;

бледнее мертвецов

склоняют там колени

двенадцать чернецов.

Сам Бог внимает строго

святую их печаль,

в том храме — сердце Бога,

в том храме — святой Грааль!

Речь старца — гром призывный;

вот Он закрыл ларец,

исчезли замок дивный,

храм и дворец.

Сокрылся старец строгий;

один я в тьме ночной,

иду — и две дороги

бегут передо мной.

МОНСАЛЬВАТ

Тайно везде и всегда

грезится скорбному взору

гор недоступных гряда,

замок, венчающий гору.

Кровью пылает закат,

башня до облак воздета...

Это — святой Монсальват,

это — твердыня завета!

Ангельским зовом воззвал

колокол в высях трикраты,

к башням святым Монсальвата

близится строгий хорал.

Руки сложив на груди,

шествуют рыцари-братья

по двое в ряд; впереди

старец предносит Распятье.

Шествуют к вечным вершинам,

где не бывал человек,

под золотым балдахином

кроя священный ковчег.

«Сладостен сердце разящий

древка святого удар,

радостен животворящий

неиссякающий дар.

Кровью и пламенем смело,

страшный свершая обряд.

с сердца омоем и с тела

Змея старинного яд.

Да победит чистота!

С нами молитвы Марии,

все страстотерпцы святые

и легионы Христа!»

Крепнет их голос, и снова

хор их молитвенно тих,