Арго

доктора Рудольфа Штейнера

в Ганновере в 1911 году.

«Смерти нет»,— вещал Он вдохновенно,

словно в храме стало тихо в зале,

но меж нас поникших умиленно

двое детских глазок задремали.

Прогремел — и силою велений

в несказанном вдруг предстал величье,

но, склонившись к маме на колени,

задремала сладко Беатриче.

Он замолк, и стало все безгласным,

из безмолвия рождалось Слово,

и слилась с безмолвием ужасным

тишина неведенья святого.

ОТРАВА

Мальчик проснулся ужален змеею,

в облаке сна исчезает змея;

жгучей отравой, безумной тоскою

чистая кровь напоилась твоя!

Бедный малютка, отныне ты будешь

медленно слепнуть от черного сна,

бросишь игрушки и сказки забудешь,

детская станет молитва смешна.

Лепет органчика сладко-невинный

в сердце не станет и плакать и петь,

Божия Матерь с иконы старинной

вдруг на тебя перестанет смотреть!

Бабочки вешней живые узоры

сердцу не скажут про солнечный край,

женские грустные, строгие взоры

вновь не напомнят утраченный Рай.

Сам не поймешь ты, что сталось с тобою,

что ты утратил, бесцельно грустя,

и, улыбаясь улыбкою злою.

скажешь задумчиво: «Я не дитя!»

АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ

   М. Цветаевой

Мать задремала в тени на скамейке,

вьется на камне блестящая нить,

видит малютка и тянется к змейке,

хочет блестящую змейку схватить.

Тихо и ясно. Не движутся тучки.

Нежится к кашке прильнув мотылек.

Ближе, все ближе веселые ручки,

вот уж остался последний вершок

Ангел Хранитель, печальный и строгий,

белым крылом ограждает дитя,

вспомнила змейка — ив злобной тревоге

медленно прочь уползает свистя.

СВЯТАЯ КНИГА

 Иоганне П.-М.

Век не устанет малютка Тереза

   книгу святую читать:

«Голод и жажду, огонь и железо

   все победит благодать!»

Перечень строгий малютке не скучен

   рыцарей рати святой!

«Этот за веру в темнице замучен.

   этот растерзан толпой!

Рабски в пустыне служили им звери,

   в самой тюрьме — палачи...

Розы нетленной в молитве и вере

   тайно взрастали лучи!

Им покорялась морская стихия,

   звезды сходили с небес,

пели им Ангелы Ave Maria!»...

   Всех не исчислить чудес!

«Кто же наследит их славу?» — мечтая,

   молвит и никнет, грустя...

Вдруг отвечает ей книга святая:

   «Ты их наследишь, дитя!»

ГОЛУБОЙ ЦВЕТОК

   Лидии Т.

Как своенравный мотылек,

я здесь, всегда перед тобой

и от тебя всегда далек,

     я — голубой

          цветок!

Едва ты приотворишь дверь

туда, во мглу былых веков,

я говорить с тобой готов!

Ты верил прежде — и теперь

     царю цветов

          поверь!

Я — весь лазурь, лазурь небес,

очей и первых васильков;

я в сад зову чрез темный лес,

где след людей давно исчез,

     под вечный кров

          чудес!

Два голубых крыла моих

     над временем парят:

одно — надежда дней иных,

другое — мгла веков седых.

     я — нежный взгляд,

          я — миг!

Ты знаешь: только я везде,

     ты знаешь: я, ведь, ложь!

Ищи меня в огне, в воде,

     и не найдешь

          нигде!

Когда померкнет все вокруг,

     и этот мир так мал,

перед тобой возникнет вдруг

     далекий идеал,

как нежный цвет, как легкий звук.

Но миг — и легким всплеском рук

     меня мой друг

          сорвал...

Но снова между пыльных строк,

     увлажненных слезой,

я свой дрожащий лепесток

     раскрою пред тобой

чтоб ты в тоске не изнемог:

     я — голубой

          цветок!

МОЯ ЗВЕЗДА

В час утренний, в прохладной дали,

смеясь над пламенем свечи,

как взор. подъятый ввысь, сияли

в мгле утренней, в прохладной дали,

доверчиво твои лучи,—

и я шептал, молясь: «Гори.

моя звезда, роса зари!»

В вечерний час, в холодной дали,

сливаясь с пламенем свечи,

как взор поникший, трепетали

в вечерний час, в холодной дали,

задумчиво твои лучи,—

и я шептал, молясь: «Гори.

моя звезда, слеза зари!»

ПОЖАТИЕ

Вы руки моей коснулись

в полумраке, невзначай.

миг — и звезды улыбнулись,

двери Рая разомкнулись,

и благоухает Рай.

Здесь неверны все желанья,

словно тучки и пески;

здесь одно очарованье —

мимолетное касанье

тайно дрогнувшей руки!

ПЕЧАЛЬНЫЙ МАДРИГАЛ

Ты кубок золотой, где нет ни капли влаги,

     где только мгла;

ты траурный корабль, где с мачты сняты флаги

     и вымпела.

В дни детства нежного твой венчик ярко-пестрый

     отторгнут от земли.

ты городской букет, где проволокой острой

     изрезаны стебли.

Ты грот бесчувственный, где эхо в тьме пещеры

     забылось в забытьи,

поля пустынные, безжизненные сферы —

     владения твои.

Как арфы порванной, как флейты бездыханной,

     твой хрупкий голос слаб;

прикованный к тебе печалью несказанной

     я твой певец и раб!

Ах, то моя слеза в пустой сверкает чаше.

     мой тихий плач...

Но в час, когда ты вновь проснешься к жизни нашей.

     я вновь палач!

ВСТРЕЧА

И звезды сказали им «Да!»,

и люди сказали им «Нет!»,

и был навсегда, навсегда

меж ними положен запрет.

И долго томились они.

и лгали всю жизнь до конца,

и мертвые ночи и дни

давили уста и сердца.

И Смерть им открыла Врата,

и. плача, они обнялись.

и, вспыхнув, сердца и уста

единой звездою зажглись.

ОДИНОЧЕСТВО

   В. Нилендеру

О эти тихие прогулки!

Вдали еще гудит трамвай,

но затихают переулки,

и потухает неба край.

Бродить, читая безучастно

ночные цифры фонарей,

на миг бесцельно и напрасно

помедлить у чужих дверей;

и, тишину поняв ночную,

смирившись с нею потужить,

и из одной руки в другую

лениво трость переложить.

Один, один. никто не ранит,

никто не рвет за нитью нить.

Один... Но сердце не устанет,

и нелюбимое любить.

И тихий голос отпевает