– Как птица! – ответил я.
– Не летите, пока мы не вернемся из школы, – попросил другой.
Тот вечер стал для меня чем-то вроде путешествия короля по стране. Я навестил Лаптона, пожилого ученого-садовода, и от меня не укрылось, что он расценивает мой визит как большую честь для себя. Он продемонстрировал мне свою новую оранжерею, упомянув, что теперь у него целых три акра теплиц, и показал всевозможные хитрые приемы, которые он применял для интенсивного роста; потом мы проследовали в дальний конец его старого цветника и полюбовались на пчел. Когда я вышел на улицу, оказалось, что моя свита все еще ожидает меня и к тому же успела пополнить свои ряды. Обогнув «Параморз», я заглянул в таверну «Бык и лошади» – просто так, пропустить стаканчик содовой с лимонным соком. Кругом только и говорили что о моем аэроплане. Стоило мне переступить порог, как посетители на мгновение умолкли, а затем засыпали меня вопросами. Забавно сегодня вспоминать, какое царило тогда возбуждение. Я удовлетворил их интерес, стараясь не слишком важничать, после чего направился с мисс Флайтмен в комнату для коммивояжеров, где мы принялись листать различные иллюстрированные журналы, сравнивая изображенные там аэропланы с моим аппаратом, – очень тихо и скромно. Все, буквально все, от мала до велика, подталкивали меня к полету.
Я особо подчеркиваю это потому, что, как мне скоро довелось узнать, приливы и отливы общественной благосклонности относятся к числу самых необъяснимых и переменчивых явлений на свете.
Лучше прочих мне помнится старый Чизмен, колбасник (чьих свиней я впоследствии задавил), снова и снова повторявший полным убежденности тоном: «Взлететь вам не составит никакого труда, не сомневайтесь. Взлететь будет нетрудно». Приговаривая это, он подмигивал и кивал другим видным лавочникам, собравшимся вокруг.
Я мельком увидел на нашей веранде свою храбрую мамочку, пытавшуюся сдержать слезы и полную гордости за меня; рядом с ней стояли обе служанки и старина Снейп. Потом мне пришлось сосредоточить все внимание на штурвале, чтобы не завалиться на груши в саду викария.
Еще при взлете я почувствовал несколько еле ощутимых толчков, и мне почудилось, будто я слышу гулкий удар по нашему новому предупредительному щиту с надписью «Лица, вторгшиеся на данную территорию, будут преследоваться по закону»; я также увидел толпу людей на дорожке между изгородями, разбегавшихся кто куда при моем оглушительно громком приближении. Но лишь после того, как полет завершился, я узнал, до чего додумался этот болван Снортикомб. Должно быть, он решил, что чудовище необходимо держать на привязи (объяснить по-другому ход его мысли я не могу), и прикрепил к концам крыльев канаты в дюжину ярдов длиной, прочно привязав их к двум железным стойкам, на которые обычно натягивали сетку для игры в бадминтон. Взлетая, «Жаворонок» рывком выдернул эти стойки из земли, и теперь они волочились за аэропланом, плясали, подскакивали и снова ныряли вниз – и отчаянно колошматили по всему, что оказывалось в пределах досягаемости. Как мне потом рассказывали, на узкой дорожке сильнее всего досталось старику Темплкому – на лысую голову бедняги обрушился жестокий удар. Затем мы раскурочили парники с огурцами в огороде викария, зашибли насмерть его попугая, рассеяв по ветру перья, раздробили верхнюю раму в окне его кабинета и едва не задели служанку, которая как раз высунулась из окна спальни в верхнем этаже. Разумеется, в те минуты мне об этом было неведомо – все вышеупомянутое происходило гораздо ниже линии полета. Я старался обогнуть дом викария (что удалось мне чудом) и не зацепить груши в дальнем конце сада (им я нанес легкую травму, и прицепленный к аэроплану груз оставил за собой россыпь листьев и веток). Хвала небесам, что маленький мотор фирмы «Джи-кей-си» был столь прочным!
После этого я некоторое время летел без помех, набирая высоту.