В последнем случае никакой взаимосвязанной цепочки поведения не возникает, потому что последующее поведение обоих организмов зависит от исхода независимых, хотя и параллельно протекающих, взаимодействий, но, тем не менее, в данном случае можно сказать, что организмы вступили в коммуникацию. В таком случае, речевое общение лучше определить не как регуляцию внешнего и внутреннего поведения другого (по Тарасову), а как способ реализации говорящим
Наша позиция имеет много общего с пониманием В. фон Гумбольдтом языка как, прежде всего, языковой способности, которая, не будучи дана в готовом виде (в отличие от сравнения Ф. де Соссюра «Язык существует в коллективе как совокупность отпечатков, имеющихся у каждого в голове наподобие словаря, экземпляры которого, вполне тождественные, находились бы в пользовании многих лиц» (Соссюр 1997: 27)), взращивается каждым индивидом «изнутри» в опыте координации своего речевого поведения с поведением других членов того же коллектива людей, к которому принадлежит и сам индивид (Гумбольдт 1984).
Поскольку в контексте данной работы нас интересует, прежде всего, речевое общение в ракурсе повседневности, то обратимся к некоторым наиболее важным аспектам именного общения данной разновидности.
Анализируя модус повседневности, мы выделили, вслед за рядом исследователей, такую сущностную характеристику, как «эффект реальности»: имманентным данному модусу бытия является ощущение субъектом присутствия самого себя здесь и теперь, переживание реальности своего бытия и окружающего мира. В таком контексте РО как способ осуществления ориентирующего поведения приобретает еще и ценностную компоненту.
1.2.5. Ценностный аспект ориентирующей деятельности общения
М.М. Бахтин писал: «Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок, один из поступков, из которых слагается вся моя единственная жизнь как сплошное поступление, ибо вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок… Эта мысль, как поступок, цельна: и смысловое содержание ее, и факт ее наличности в моем действительном сознании единственного человека, совершенно определенного и в определенное время, и в определенных условиях, т.е. вся конкретная историчность ее свершения, оба эти момента, и смысловой, и индивидуально-исторический (фактический), едины и нераздельны в оценке ее как моего ответственного поступка. Но можно взять отвлеченно ее содержательно-смысловой момент, т.е. мысль как общезначимое суждение. Для этой смысловой стороны совершенно безразлична индивидуально-историческая сторона: автор, время, условия и нравственное единство его жизни – это общезначимое суждение относится к теоретическому единству соответствующей теоретической области, и место в этом единстве совершенно исчерпывающе определяет его значимость… Но для теоретической значимости суждения совершенно безразличен момент индивидуально-исторический, превращение суждения в ответственный поступок автора его. Меня, действительно мыслящего и ответственного за акт моего мышления, нет в теоретически значимом суждении. Значимое теоретически суждение во всех своих моментах непроницаемо для моей индивидуально-ответственной активности. Какие бы моменты мы ни различали в теоретически значимом суждении: форму (категории синтеза) и содержание (материю, опытную и чувственную данности), предмет и содержание, значимость всех этих моментов совершенно непроницаема для момента индивидуального акта-поступка мыслящего» (Бахтин 1994: 68).