Ариадна Стим. Механический гений сыска

Здания стали ниже, приземистей, точно старались быть похожими на тяжелые кубы фортов, стоящих посреди клубящейся над водой мглы. Дорога опустела, лишь порой мимо шумно проносились грузовые поезда, осыпая нас искристым густым дымом.

Сверившись с картой, я завел локомобиль на тупиковый путь и распахнул дверь. Пахнуло дохлой рыбой, ржавчиной и йодом. Мы шагнули в дым, туда, где едва виднелся стоящий над заливом зыбкий силуэт лечебницы Святой Ксении. Сапоги гулко ударили по металлу. Узкий железный мост, висящий над затянутой мазутом водой, был единственным путем, по которому можно было войти в сумасшедший дом. И единственным выходом оттуда.

Мы шли. Город оставался все дальше. Сомкнулся туман, накрывая нас давящей тишиной. Перестал слышаться за нашими спинами стук колес грузовых локомобилей, затих тяжелый гул фабрик, все звуки, что оставались вокруг – только глухой плеск волн и стук шагов по железу.

У тяжелых ворот нас встретил отставной солдат. Внимательно осмотрев мой жетон и покосившись на Ариадну, он пропустил нас внутрь. Пятиэтажные корпуса. Окна в решетках. Двор заполнен галькой, выкрашенной в умиротворяющий блекло-зеленый цвет. Мазутные воды, бьющие о берег. Одни больные, пустолицые, тихие, сгорбившись бродят по дорожкам под присмотром охраны. Другие, скованные цепями, бессвязно кричат нам что-то из решетчатых загонов.

Ариадна вздрагивает почти по-человечески и ускоряет шаг. Ее глаза не отрываются от бетонной башни, растущей на краю острова, и ее закрытых стальными створками окон.

Я догоняю сыскной механизм и пытаюсь задать вопросы, но Ариадна отвечает молчанием. Фарфоровые пальцы сжимают виски.

– Что, сбоит машинка? – Покуривающий на крылечке сторож сочувственно посмотрел на Ариадну. – Знаете, господин полицейский, механизмы-то такие гульбу здесь хреновенько переносят. Но ничего, дайте ей минут десять постоять – и все пройдет.

– Что у вас там такое? – Я кивнул на бетонную башню.

– Операционные и палаты реабилитации, – отчеканила Ариадна уже привычно-спокойным голосом.

– И все? – Я обернулся к сторожу. – У вас там выздоровевшие после сумасшествия?

Сторож рассмеялся в желтые от табака усы.

– Нет, ваше благородие, если сюда билет выписан, так это уж считай до конца жизни. А ре-а-блитации, это не для людей. Там Инженерная коллегия машины держит в первые дни, пока в них куски мозгов приживаются, что они у наших доходяг вырезают.

Сторож снял фуражку и перекрестился на купол небольшой часовенки, стоящей над одним из корпусов.

– Подождите, вы что, делаете это с ними заживо? Я думал, материал берут лишь после того, как пациент скончается в лазарете.

– Виктор, судя по выражению вашего лица, вы неверно поняли уважаемого сотрудника. – Ариадна со щелчком улыбнулась мне. – Фрагменты мозга забирают лишь у тех больных, чей разум был окончательно уничтожен душевной болезнью.

– Это все равно больше похоже на убийство.

– Человек – это разум, а не тело. Если разум потерян окончательно, то телу уже не требуется жить, верно?

Я нахмурился.

– А с тобой… Когда ты была человеком, они поступили так же? Кем ты была до этого?

– Никем. Пустотой. Виктор, я механизм. И от человека во мне есть лишь четыреста двадцать грамм: часть головного мозга, необходимая для функционирования вычислительных систем, срезы спинного, немного нервов и ткани для механизированных органов, но это не то, о чем вы меня спрашивали. Вы хотите узнать, чей мозг во мне? Не знаю, я не имею памяти с него. Иногда, когда я отключена, среди электронных вспышек я вижу отрывки воспоминаний. Иногда вместо них приходят ощущения. Импульсы электричества, кодирующие людские чувства. Но, увы, мне не доступно их понимание. Вот и все, что я могу сказать о себе прошлой, Виктор. Не более.

Я обнял Ариадну. Она посмотрела на меня совершенно непонимающе и аккуратно отстранила от себя.

11010

Мы вошли внутрь лечебницы. Длинные, крашенные мелом коридоры и отделенные от них решетками узкие одинаковые кельи. Нестерпимо пахнет потом, мочой и кислой капустой. Кто-то кричал нам вслед, кто-то тянул руки, пытаясь схватить меня за одежду, но дубинка сторожа тут же била по прутьям, и руки отдергивались прочь.

Наконец, сторож отпер решетку в одну из келий. Шесть женщин. Четверо просто сидели на деревянных нарах, тупо смотря на плесневые разводы на стенах. Еще одна лежала и постоянно стонала на высокой ноте, держась за распухший зоб.

Шестая… На секунду я затаил дыхание от красоты сидящей на полу девушки. Рассветова. Зачарованный ею, я шагнул вперед, но стоило подойти ближе, как первое впечатление рассыпалось. В царящей в палате полутьме я, наконец, разглядел ее глаза. Блекло-зеленые, они были абсолютно, стеклянно пусты. На ее лице не читалось никакого движения мысли.