Ариадна Стим. Механический гений сыска

– В кредит в фабричной лавке еду покупать приходится. И если разорвешь контракт, то все. Денег за год нет, а долг есть. И что делать? Только до конца года держаться. А после куда идти, с такими-то ногами? Опять здесь придется остаться. Кому я еще такая нужна?

Она посмотрела на занавеску, из-за которой доносился могучий храп Ивана Паяло.

– Ему разве что, и то не уверена. Спи, Вить. И пожалуйста, не надо больше лишних расспросов.

10101

Утром я первым делом направился к начальнику охраны и распорядился отвезти меня к Кошкину. Встреча наша прошла в центре города, внутри Рафаилова сада.

Видя мою рабочую одежду, охрана долго не хотела пропускать меня, но, разглядев показанный жетон, была вынуждена открыть двери. Под циклопической стеклянной крышей сада не было места зиме. Воздух был влажным и теплым, он пах зеленью и цветами далеких, давно сгнивших стран. Мощенные гранитом дорожки окружали пальмы и высокие травы. От зарослей зелени было не видно земли. Со стальных балок под потолком пели живые птицы.

Только в одном месте Рафаилова сада отсутствовал цвет – в его центре высилась огромная плита из черного мрамора и алюминия, со многими и многими фамилиями на каменной глади. Я миновал ее и, перейдя искусственный ручеек, вошел в павильон ресторана «Новый Эдем».

Играла легкая музыка. Запах еды перебивал густой аромат хвои от стоящих у стен елок, украшенных электрическими прожекторами и механическими игрушками. Залы были битком, всюду пили, смеялись и отмечали приближение светлого праздника.

– Виктор? Вот так встреча. – Кошкин вздрогнул, когда я шагнул в укромный кабинет ресторана. – Господь милостивый, ужасно выглядите!

Промышленник поспешно пододвинул мне фарфоровую тарелку с дымящимися миногами под горчичным соусом а-ля прусс.

– Вашими молитвами я так выгляжу. – Я сел, с раздражением отставляя еду, хотя рот непроизвольно наполнился слюной. – На фабрике творится скотство. Условия работы отвратительны.

– Не горячитесь, вы же не мальчик. – Любезная улыбка Кошкина исчезла, но только на миг. – Вы на других фабриках не были. Очень бы я хотел услышать, что бы вы сказали, когда увидели, что там делается. У меня еще нормально все.

– Да какая разница, что на других, не должны люди в таких условиях, как у вас, ни жить, ни трудиться!

– Вы, Виктор, что, в социалисты записаться успели? Нет? А если нет, то каким боком вас это касается? Ну а коль так жалко людей вокруг, потратьте сперва на них свои деньги, а потом учите меня тратить мои.

Нас прервали. В электрическом свете вспыхнули золотым огнем расшитые ливреи слуг, вносящих исходящий паром самовар. В хрустальные стаканы полился душистый чай. Кошкин глубоко вздохнул.

– Ладно, Виктор, погорячились мы что-то оба. Нервы у меня шалят из-за всего, что на фабрике творится. – Промышленник посмотрел на меня с извиняющейся улыбкой, мощные металлические пальцы неожиданно нежно подхватили тончайший фарфор сахарницы. – Сахарок вам положить? Моей фабрики – самый лучший.

Предпочтя напиток неподслащенным, я взял паузу, а затем точно выстрелил, смотря на реакцию сахарозаводчика:

– Елизавета Рассветова. Вам что-то говорит это имя?

Кошкин вздрогнул, и его могучая механическая рука вдруг бессильно разжалась. Жалобно звякнула упавшая крышечка сахарницы.

– Так ведь и знал, что все равно эта история всплывет… Но все же надеялся, что этого разговора не будет. Хорошо, – наконец решившись, начал Кошкин. – Я все расскажу, но, пожалуйста, после этого забудем об этой истории раз и навсегда. Прошу вас не как сыщика, но как человека, которого я бы хотел видеть своим другом.

Кошкин погладил усы и, отвернувшись к затянутому черной метелью окну, начал говорить:

– Лиза – это моя работница… Бывшая. В упаковочном цеху у меня трудилась. Заворачивала конфетки, леденцы. Я ее во время найма впервые увидел. Смешливая, умненькая, явно видно, что работать любит, а собой-то хороша как! Волосы что мед, глаза такие, что тонешь. Сами, наверно, поняли, полюбилась она мне, стал за ней ухаживать. Да только что ни сделаю, все она мне от ворот поворот давала да смеялась, что, мол, сердцу не прикажешь. – Кошкин покачал головой и вздохнул. – Что поделать, человек слаб, а я себя люблю и к такому отношению не привык. Я, в конце концов, собой хорош, капитал имею, и мне, простите, любая девушка в рот смотрит. А тут такое вдруг. Вот я на нее и затаил.

Кошкин покачал головой.