Ариадна Стим. Механический гений сыска

Сброшенная откуда-то сверху тяжелая кувалда со свистом рассекла воздух, грохнувшись на пол в метре от нас. Доски настила влажно хрустнули, ударив по ногам снопом гнилой щепы. Ошалевший старик кинулся прочь. Я поднял голову, ожидая увидеть на затянутых паром мостках силуэт убегающего негодяя, но там, нагло облокотившись о перила, продолжал стоять и ехидно улыбаться Иван Паяло.

Не медля, я вскочил на шатающуюся лестницу и бросился к нему.

– Витек, ты сейчас совершил очень большую ошибку, – бросил мне Иван, когда я наконец оказался перед ним. – Ты мог мне кувалду принести назад, тебе ж по пути было. Недопетрил, что ли?

– Ты хоть понимаешь, что это была попытка убийства?

– Да какого убийства? Я ж, Витек, ее случайно выронил. – Иван шагнул вперед, нависая надо мной всей своей тушей. – Хотел бы тебе череп проломить, кинул бы поточнее. Петришь?

Прикинув, не сбить ли пыл ремонтника хорошим ударом с правой, я все же воздержался от драки над кипящими чанами и просто смерил рабочего холодным взглядом.

– Иван, ты ж не саботажник. Весишь слишком много, чтоб тебя балка, ведущая к паропроводу, выдержала. А судя по развязному характеру и тому, что ты единственный на все жилые казармы смог позволить себе железную кровать, ты, скорее всего, и есть тот стукач, про которого говорила охрана.

– А ты умный, господин полицейский, не зря наши ребята из охраны меня предупредили сегодня. Слишком умный. Но саботажника ловить ты брось. Иначе несчастный случай – вот клянусь боженькой и всеми серафимами-херувимами – я тебе все ж устрою. Ставки слишком высоки.

– И какие же ставки?

Иван огляделся, будто на мостках мог быть кто-то еще, и вдруг выпалил:

– Шкап.

– Шкап?

– Он самый. На ножках. Мне управляющий сказал, что если найду саботажника, то он разрешит мне шкап в своем углу поставить.

Я наклонил голову, не понимая.

– Тетеря ты, Витек, а еще полицейский. Ну, ты представь, у нас мебель лишняя в бараках запрещена. Порядок быть обязан. Ничего нельзя ставить без разрешения начальства. А тут у меня свой шкап будет. Да я всех девок одну за другой к себе в кровать переложу с таким козырем!

– А Лакрицина?

Иван нехорошо осклабился.

– А куда она от меня денется-то… Уйдет, что ли? – Он рассмеялся, но я так и не понял причины.

Появившаяся Зубцова оборвала наш диалог. Грубыми и совершенно не женскими словами она сообщила все, что думает о нашем тунеядстве, и мы были вынуждены вновь взяться за ремонт.

10100

День закончился впустую, и, дойдя до каморки, я тяжело рухнул на кровать. Уже погас свет, ломило тело, но сон не шел. Я устало лежал, смотря на горящую у иконы Парамона Угледержца лампадку с нефтью. Была полночь. Раздался скрип половиц, и ситцевая занавеска, отделявшая угол, где жил Иван Паяло, отдернулась. Оттуда вышла Лакрицина. Не стесняясь ни своей наготы, ни мертвенного света фабричного прожектора во дворе, девушка прошла к ведру с водой. Плеснула эмалированная кружка. Полные губы Лакрициной жадно припали к металлу. Все вокруг спали, и я завороженно смотрел на нее, прекрасную настолько, насколько может быть девушка, что едва перешагнула восемнадцатилетний порог.

Отставив кружку, Лакрицина развернулась ко мне, и я покраснел, поняв, что она увидела мои открытые глаза.

– Нравлюсь тебе? – Она чуть улыбнулась и шагнула к моей постели. – Что же ты молчишь? Ведь вижу, что нравлюсь.

Ее пальцы прошлись по телу, едва касаясь гладкой словно фарфор кожи. Она сделала еще один шаг ко мне, намеренно вставая в пятно уличного света так, чтобы он осветил ее полностью. Меня передернуло. Узкие ступни, тонкие щиколотки, лодыжки, все было покрыто гноящимися, незаживающими ранами. Кожа слезала пластами, открывая желто-багровую плоть.

– А теперь я тебе так же нравлюсь?

Она легко и непринужденно села на мою постель и вдруг приникла к самому моему лицу, глядя прямо в глаза.

– Говорят, ты о Лизке выспрашивал? Мой совет тебе: не трогай это. Начальники узнают – пинком с фабрики выбросят. Подумай, стоит ли того девка?

– Расскажи о ней. – Я удержал Лакрицину, попытавшуюся было встать.

Та лишь усмехнулась, скосившись на свои ноги.

– Рассказать? О чем? О том, как Лизонька твоя меня изуродовала? Мы ж с ней подругами были. Вместе на фабрику пришли. Только у Лизки глазищи большие, голубые, волос золотой, и вся она как ангелочек рождественский. Кошкин-то ее сразу приметил. Отправил на легкую работу, конфеточки крутить да орешки в золотую бумажку упаковывать. А меня в паточный цех. Там пустые чаны чистить надо, лезть туда босыми ногами. А ты знаешь, как патока кожу разъедает? У нас все там такие же красавцы, как я. Ты хоть знаешь, как это больно? – Лакрицина обхватила изуродованные ноги. – Я же когда-то танцевала лучше всех. Парни на каждом празднике только на меня смотрели.

На ее глазах появились слезы.

– Но почему ты не уволилась?

– Куда я уйду? Я ж дурочкой была. Не знала, что за работа. А когда поняла… Я, Витя, деревенская, с деревенскими на фабриках на год только контракты пишут. И платят в конце года.

– А питаться на что?