Первоначально песня называлась «Жертвоприношение», ибо иначе как ритуальным убийством случившееся на борту «Френсис Спейта» не назовешь. Об этом написал в интернетовской «Гостевой» на «арийском» сайте один из поклонников группы. Кипелыч воспротивился такой трактовке — уж больно его достали все кивки в сторону религии. Но здесь мой приятель-вокалист оказался неправ. Теоретически сие есть своеобразное причастие в диких условиях, принесшее спасение команде. Но это может быть и жертва морю, взятка Нептуну Человеческая жизнь в обмен на спасительный ветер в парусах. Хотя на самом деле песня совсем о другом…
Один из первоначальных вариантов:
Штиль — ветер молчит, Молчит, затаясь, глубина. Штиль — нет ни капли воды, Хотя за бортом океан.
Между всех времен, Без имен и лиц, Мы уже не ждем, Что проснется бриз. Штиль — сходим с ума, Жара пахнет черной смолой, Смерть одного лишь нужна, И мы, мы вернемся домой!
И моряк-бунтарь Жертвой выбран был, Пальцем тронул сталь, И сам вены вскрыл…
Море ждет — жертву приносим морю, А взамен море нам дарит жизнь, Только жизнь здесь так немного стоит, Море ждет…
Так что, держись! Да, мы остались в живых, Та кровь нас от смерти спасла, Но что, что мы скажем святым, Спустив шлюпки на небеса ?!
Что в последний миг Он открыл глаза, Крикнул нам из тьмы:
«Впереди земля!»
Минус этого варианта. Драматический накал текста слабоват. Припев – неяркий, не хватает глубины мысли и образности. В целом – довольно холодный плоский камень. Хотя Кипелычу и мне очень нравились строчки «Что, что мы скажем святым, спустив шлюпки на небеса?».
Плюс этого варианта. По «рыбе», предложенной Дубом вначале, песня заканчивалась речитативом, который Виталик читал впечатляюще замогильным голосом, с чувством и расстановкой. Что-то вроде «and then was born the seventh son of the seventh son». С точки зрения законов драматургии, такой финал истории был бы хорош и уместен. За совершением злодеяния должно последовать наказание, а в конце истории должна стоять жирная, впечатляющая воображение, точка. Без такого речитатива никакого наказания не получалось — метраж полотна не позволял отнести его к категории эпических.
1-й вариант речитатива
Чтобы соленая вода Смывала кровь с дрожащих рук.
2-й вариант речитатива:
В порту нам сказали, Что мы прокляты морем, Ночью кто-то поджег корабль. Удалось спастись всем… Кроме капитана.
Дубинин почитал-почитал, подумал – подумал и решил вообще убрать речитатив. Жаль…
Жизнь — смерть. Смерть — жизнь… Законы «тяжелого» жанра заставляют то и дело обращаться к этой паре слов. Точно так же, как и к сочетанию «адского» и «райского»,
«Жил-был на свете Мексиканец», — начинаю я опять отклоняться в незапланированную сторону, и представляю, как бритоголовые братки при слове «Мексиканец» скребут когтями по груди, обтянутой черной майкой с броской надписью «White Power» – «Власть Белым», – и грозятся «замочить вонючего латиноса»…
А что делать, если человеческая мудрость разбросала свои семена по всему миру: и там, где орел терзает змею, восседая на кактусе, рождаются мысли, так похожие на хард-роковые песни. «Смерть — зеркало, в котором понапрасну кривляется жизнь», — сказал Октавио Пас, тот самый Мексиканец.
«В жизни самое главное дело — это смерть», — откликнулся Милорад Павич, и натовские снаряды принялись расчленять Белград. Город пытался концертами рок-н-ролла разогнать смертоносную тучу, но, увы, рок-н-ролл так же смертен, как и сами люди.
Юрии Шевчук рванул в Белград петь свои песни, оставив в Москве обиженных столь стремительным рывком ЧАЙФов и испортив праздник журналистам, которые жаждали устроить из отъезда русских рокеров на войну «яркое и ослепительное шоу». Сербы послушали песни Шевчука и, вздохнув, сказали:
— Песни, — это, конечно, хорошо…. Но лучше бы нам русские оружие прислали, ракеты…
«В смерти самое важное дело — это жизнь», – продолжает Милорад Павич, двигая мизинцем левой руки стеклянную улитку по отполированной хвостом русской борзой поверхности письменного стола. На свет появляется действующий и поныне припев к «Штилю»:
Что нас ждет? Море хранит молчанье, Жажда жить сушит сердца до дна, Только жизнь здесь ничего не значит, Жизнь других, но не твоя…