Арина

Аля растянула в улыбке уродливый рот и тотчас нырнула в «мерседес» переодеваться. Они еще с минуту молча постояли. Говорить им было не о чем, и это неприятно тяготило Дмитрия. Потом он увидел вышедшую из лесу Олю, обрадовался этому и, ни слова не сказав, быстро зашагал к своей машине. А Жора растерянно глядел ему вслед и все стоял на том же месте, пока его не окликнула Аля.

Скоро оранжевый «мерседес», нервно вздрагивая на кочках, затаившихся в высокой траве, с вороватой торопливостью уплыл в расщелину леса, что вела в сторону шоссе, а они еще долго сидели под березами, задумчиво поглядывая на проходившие мимо теплоходы. Уже давно была пуста и остыла кастрюля, в которой Иван Иванович самолично сварганил окуневую уху, уже давно померкли последние угли в угасающем костре, а они все не уезжали, словно боялись гулом машины спугнуть тревожно-печальное на исходе лета треньканье птиц.

ГОРОД НЕ КОНЧАЕТСЯ Повесть

Глава первая

Мы идем по проспекту Мира. Солнце уже садится, окна в новых высоких домах горят хрусталиками. Летят навстречу автобусы, задевая обсыпанные снегом ветки лип. Потревоженные снежинки вспыхивают белыми искрами, неслышно плывут в воздухе, потом дрожат на волосах Марины, будто устраиваются поудобнее, и скоро гаснут.

Голова у Марины не покрыта. Густые волосы собраны наверху в большой пук, и, если отойти подальше, кажется, на ней турецкая чалма темно-бордового цвета. Странные у нее волосы. Я никогда таких не видел. Марина, конечно, их покрасила, и ей здорово идет этот невообразимый цвет.

— Вам не холодно?

Нет, ей нисколько не холодно. А я давно закоченел. Я всегда мерзну, если девушка очень нравится. Странно! А еще я не могу молчать. Я не люблю, когда люди идут молча. Раз нечего сказать, шагай в одиночку. Молчать лучше всего одному. А вдвоем зачем молчать? Люди потому и ходят по двое, по трое, чтобы говорить и смеяться.

А Марина молчит. На ее черном пальто белая дорожка из пуговиц. Она все время крутит нижнюю пуговицу и молчит. Ну и пускай! Я готов говорить за двоих. Только обидно, что она так быстро идет. Вот уже метро, сейчас Марина взойдет на эскалатор и медленно поплывет под землею, а я буду стоять наверху, пока не потеряю ее из виду.

В вестибюле метро Марина замедляет шаг и говорит:

— Я пришла.

— Очень жаль. Надеюсь, вы живете не в метро? Я мог бы проводить вас дальше.

— Пожалуйста, если вам делать больше нечего.

Я молча иду к кассе и меняю монеты. А когда возвращаюсь с пятачками, Марина уже стоит у самого эскалатора, ждет меня. Я торопливо бросаю в турникет пятачок, делаю два шага. Но тут раздается треск, и мягкие резиновые рычаги преграждают мне путь к Марине. Вот позор!

В свое время я очень радовался, что в метро поставили турникеты. Чудо-автоматы шагнули под землю! А сегодня я готов разнести в щепки этого механического бюрократа. Ему нет никакого дела, что я первый раз провожаю Марину. Он бездушно пунктуален: проходите только слева.

Обиженный на турникет, я несмело подхожу к Марине, и эскалатор бережно везет нас вниз. Марина делает вид, что ничего не заметила. Но я вижу, как подрагивают ямочки на ее щеках. Чтобы не рассмеяться, она опускает глаза, рассматривает свои замшевые сапожки. Я от смущенья чешу бровь, рассеянно оглядываю людей, поднимающихся вверх, и еще ругаю эскалатор: почему он такой длинный.

Скоро ступени, на которых мы стоим, бесшумно убегают под ребристый металлический щит. И сразу: цок-цок. Это Марина вызванивает по отшлифованному граниту тонкими каблуками. Она ловко петляет в толпе пассажиров, только что сошедших с поезда. Я, неуклюже ступая в своих микропорках, все время отстаю и догоняю ее только в вагоне.

На станции «Новослободская» мы выходим. Дом Марины напротив метро, светло-желтый, с волнистыми полосами от дождей. Она живет на улице, к которой я никак не отношусь. Ее не за что любить или не любить. Каляевская — безликая улица. Она не обижена длиной, но здесь нет ни площадей, ни скверов; здесь всегда много людей и машин, но негде пристать такси. А теперь я эту улицу полюблю и надолго запомню.

Возле булочной, что рядом с метро, Марина подает мне руку в перчатке. Я не отпускаю ее руку.

— Когда я вас увижу?

— Не знаю.

— Завтра?

— Нет.

— В четверг?

— Нет.

— В пятницу?

— Я должна подумать.

Марина думает, глядя на витрину, где за стеклом золотятся связки баранок. А я курю. В таком случае всегда лучше закурить. Это очень помогает. Ты сразу при деле, и не надо думать, куда девать руки: одна занята сигаретой, в другой вертишь зажигалку.

— В девять… у цирка, — говорит Марина и бежит к своему дому.

Я стою, пока она не пропадает в черном проеме арки, потом выхожу на Селезневку и направляюсь к площади Коммуны. Под ногами поскрипывает, чавкает. Недавно прошел снег, но дворники уже успели посыпать тротуары песком с солью. У Селезневских бань стоит битюг в упряжке. Ноги толстые, в лохматых щетках. Старик с черной бородой снимает с телеги плотные тюки, подает в раскрытое окно женщине в белом халате.