Арина

— Оля, вы напрасно обо мне такого мнения, — возразил Дмитрий и впервые заметил маленькие ямочки на ее круглых розоватых щеках. — Уж когда Иван Иванович высказывает согласие, я тем более не смею противиться.

XXVIII

Обгоняя чуть замешкавшиеся легковушки и редкие по воскресеньям, коптящие черным дымом грузовики, сбавляя скорость лишь на резких поворотах, мостах да крутых спусках, они уже около часа ехали на белых «Жигулях» по узкому Дмитровскому шоссе. Справа и слева им навстречу текли еще вовсю зеленые леса, взбегающие к небу лобастые холмы, пестрые августовские нивы с синими дымками от работающих там машин. Нередко вплотную к дороге прижимались небольшие деревни с закрытыми колодцами, с выставленными по обочинам корзинками и ведрами, доверху наполненными смородиной, черникой, помидорами, молодым картофелем. Там же лежали на табуретках, а то и прямо на земле на разложенных газетах зеленые пучки укропа, петрушка, салата. Если проезжавшая машина вдруг тормозила подле таких самочинных базаров, сейчас же из примыкавших к домам садов и огородов выходили степенные с виду старушки, растолковывали, почем продается их немудреный товар.

Скоро, когда подъехали к очередной такой деревне, Оля, сидевшая рядом с Иваном Ивановичем, неожиданно запрыгала как малое дитя, захлопала в ладоши и громко, восторженно воскликнула:

— Ой, смотрите, смотрите!.. Коза по крыше ходят…

И всем было так любопытно видеть белую козу с круто загнутыми назад рогами, которая словно застыла у самого конька тесовой крыши дома, что Дмитрий тут же сбросил газ, на минуту прижал машину к обочине. Чуть склонив набок голову, коза задумчиво оглядывала сверху землю, как полководец с какой-нибудь высоты озирает поле боя.

Дмитрий сразу вспомнил свою сухонькую, юркую бабушку и на редкость проказливую козу Соньку. В первое послевоенное десятилетие еще тяжелой была жизнь в их Сотовке, и многие сельчане тогда вместо коров заводили коз. В то время отец тоже купил козу, чтоб в доме было хоть какое-то молоко. Паслась коза Сонька всегда на зеленой лужайке за огородом, а присматривать за ней вменялось шестилетнему тогда Дмитрию. И вот как-то убежал он с самодельным самокатом подальше от дома, а когда вернулся назад, то Соньки на лужайке уже не было. Он обегал все кругом, но найти ее нигде не мог, словно провалилась та сквозь землю. Убитый горем, он сел на крыльцо и заплакал. А скоро услышал, как где-то совсем рядом блеет Сонька. Задрав голову, он увидел ее на крыше избы и еще больше разревелся, боясь, что Сонька упадет оттуда и переломает себе ноги. Тогда-то и вышла на крыльцо бабушка, узнав, почему он плачет, погладила его по голове и тут же утешила: «Не лей ты слез понапрасну, глупенький мой. Сонька твоя как туда залезла, так опять и слезет. Ничего с ней, прохвосткой, не поделается».

Вспоминая сейчас об этом, Дмитрий поймал себя на том, что думает о своей любимой бабушке как-то спокойно, легко, как о живом человеке. Неужели когда-нибудь с таким же спокойствием он будет вспоминать и о Кате? От этой мысли ему стало вроде легче, но он тут же ее испугался. «Нет, никогда, никогда!» — вовсю запротивилась его душа. Да, не мог еще Дмитрий поверить, что время поздно или рано помимо его воли возьмет свое, приглушит в сердце чувство утраты, потому что любить можно только живых, а мертвых надо помнить, думать о них светло.

Уже не видно было белой козы, давно осталась позади и сама та деревня, а Оля как истинная горожанка, которой из всех животных только и знала хорошо кошек да собак, все еще продолжала удивляться:

— Ну и коза, ну и чудо!.. Прямо цирк под открытым небом!..

— Это зов крови предков поднял ее на крышу, — рассудил Иван Иванович. — Сколь уже веков прошло, как козу одомашнили, а все одно она тоскует по высоте — по горам, отвесным скалам, откуда глазам открывается больше простору… Вот и ты, Олюшка, вроде сродни той козе… выросла в городе, а тянет тебя в лес… И нас грешных еще ухитрилась сманить. А что-то, голубушка, грибников нам пока не попадается.

— Не волнуйтесь, попадутся, — успокаивала его Оля. — Лес-то настоящий только и начинается.

После Дмитрова с его древним Успенским собором, с вознесшимся над городом монументом защитникам Москвы и на самом деле пошли вроде сплошные леса, а слева вдоль шоссе ровной синей лентой потянулся канал. По его берегам-террасам то тут, то там ярко пестрели палатки туристов, легковые машины, мотоциклы, сновали в просветах между деревьями загорелые люди а купальных костюмах.

— Полюбуйтесь, форменный курорт, — поглядывая на канал, сказал Иван Иванович. — Какая, однако же, здесь благодать!.. Я не пойму, за чем это люди едут куда-то там к морю, за тридевять земель киселя хлебать, когда вот рядом столько красоты. Да и с чем можно сравнить Подмосковье? Скажу я вам, что бывал я и на море, и в горах, а поживешь там неделю-другую, и скука берет, тянет опять к нашей природе. Казалось бы, что в ней уж такого особенного, да все равно манит она к себе русское сердце, как ту козу — высота.