Арина

— А ты, сынок, к нему не набивайся… он стыдится нас, бедные мы и деревенские. Вот какой уже год к нам не приезжает, забыл совсем родимые места. Он, видать, так поднялся, что где ж ему оттуда, с этакой высоты, разглядеть нашу Сотовку. — Мать концом платка, который носила и летом, смахнула слезу, опуская глаза, призналась: — Теперь-то покаюсь тебе, я говорила с ним, когда ты на врача решил учиться, просила приглядеть за тобой. Думала, как будешь один в таком большом городе, кругом люди чужие. Хотелось, чтоб ты пожил у него, пока не осмотришься, а он куда там, разом разобиделся, говорит, у него не двор постоялый, на то общежитие есть. Коли, мол, поступит, на улице жить не оставят. А к нему часто люди большие приходят, дескать, неловко… Ты уж, сынок, не беспокой его, не надоедай. Знать, не зря говорят: муж любит жену здоровую, а брат сестру богатую. Это истинная правда. Да что там, ладно, бог ему судья…

После разговора с матерью Дмитрий обиделся на дядю и не искал уже с ним встреч, а тот ни разу ему не позвонил и в родную Сотовку больше не приезжал. И Дмитрию было непонятно, почему тут дядя, да еще в роли как бы главного лица, какого-то распорядителя: он часто к кому-то наклонялся, что-то тихо говорил. Изредка дядя бросал пугливые взгляды в его сторону, делая это украдкой, незаметно. «Почему он здесь?» — совсем некстати подумалось Дмитрию, у которого было горько на душе, а в голове ощущалась удручающая пустота. Или ему все это мерещится, или он уже начинает сходить с ума?.. А впрочем, что ему за дело до причины, которая привела сюда дядю. Если он здесь, то, выходит, тоже причастен к его горю, сочувствует ему. А горе должно объединять людей, а не разъединять… И Дмитрию захотелось подойти к дяде, обнять его, лысого и какого-то затравленного, сказать ему, что не держит на него обиды…

В это время трубы снова выплеснули плач-рыданье, заглушая звуки всех других инструментов, и, будто захлебнувшись в печали, тут же смолкли. А барабан немного запоздал, еще один раз ударил, как бы поставил точку в конце жизни Кати. И тотчас, казалось, замерло все живое, перестали шелестеть листья березы, стоявшей рядом, и от гнетущей, странной тишины у людей заложило уши. А после минутного безмолвия в эту тишину упали торжественно-печальные слова секретаря райкома комсомола, высокого молодого человека с умными светлыми глазами.

Горестно опустив голову, сильно ссутулившись, Иван Иванович стоял неподвижно, вспоминая короткую жизнь Кати, и перед ним как бы заново мелькали год за годом все ее девятнадцать лет, которые прошли у него на глазах. Занятый своими думами, он сперва почти не слышал говорившего, но потом уловил слова, близкие его мыслям.

— …Катя Воронцова совсем не ушла… — донеслись до него слова секретаря. — Она своим подвигом… позвала нас, живых, на штурм зла… Мы клянемся тебе, бесстрашная дочь комсомола, что очистим любимую столицу от всякой нечисти… Катя Воронцова ценою своей жизни задержала убийцу, грабителя народного добра… Ее подвиг останется в памяти нашей… Райком комсомола будет просить… назвать ее именем…

Иван Иванович подумал о том, что Катя теперь будет жить в памяти людей, и эта ее жизнь станет долгой-долгой. Через какой-то срок все они, кто тут стоит, тоже оставят землю. На смену им появятся новые люди, но и те будут помнить о подвиге Кати, ее имя и тогда не будет предано забвению. Память о героях нужна самим живым, это он понял давно, еще на войне. Там смерть всегда ходила рядом, каждый день забирала сотни и тысячи людей. И все равно было тяжко, если погибал человек. Но еще горше терять его теперь, когда бомбы давно не рвутся, а в чистом небе светит солнце. Как надо любить свою землю, людей, чтобы в такие дни броситься навстречу смерти!.. И надо щедро, всенародно чтить подвиги новых героев, как свято чтим тех, что не пришли с войны. Надо и на самом деле называть их именами улицы, площади, парки… Пускай люди, проходящие там каждодневно, всегда помнят тех, кто отдал свою жизнь во имя живущих…

Все это Иван Иванович хотел сказать людям, что стояли рядом с заплаканными лицами, но когда подошел к Кате, его силы разом оставили. Он только низко поклонился ей, как живой, и глухо, сдавленно вымолвил:

— Ну, прощай, доченька…

Вслед за ним у изголовья Кати постоял Дмитрий, поглядел на ее лицо, которое было по-прежнему красивое. Катя, казалось, всего-навсего утомилась, нечаянно задремала на миг и вот-вот откроет глаза. Потом он медленно склонился над ее лицом, еле сдерживая слезы, поцеловал в лоб и вздрогнул: лоб у нее не был холодный. «Она живая, живая…» — забилась в его сердце наивная надежда. Почему же у его бабушки лоб был холодный как лед, а у Кати он только чуть прохладный, как у живого, здорового человека. Но тут Дмитрий заметил, что в лицо Кати светит солнце, слегка пошатнулся и, ничего не помня, отошел в сторону.