Аристократия духа

Уже в постели, за полночь, Кейтон, вспомнив вопрос тётки, поморщился. Он действительно не считал мисс Эбигейл тщеславной, и не сказал ей ни одного расхожего комплимента. Но не потому, что не хотел льстить. Мисс Эбигейл была достойной питомицей весьма мудрой особы, и глупо было думать, что она нуждается в восхищении урода. Ему даже казалось, что он унизил бы себя, проронив нечто подобное тому, что поминутно твердили своим дамам остальные мужчины. Он не мог рассчитывать на то вознаграждение, в расчёте на которое проговариваются все эти затасканные и расхожие любезности, так зачем же утруждать себя и смешить мисс Эбигейл? Мисс Сомервилл была умна и талантлива, он понимал это, и давать ей повод для смеха ему не хотелось.

Впрочем, гордыня его была столь же ущербна, как и его внешность, ибо он стеснялся уподобиться толпе, не хотел быть, как все, но не стыдился воровать. Вот и сейчас, осторожно, откинувшись на ложе, вытаскивал из памяти ворох украденных подробностей: нежный абрис груди, хрупкие плечи, тонкое запястье… Он пожалел, что не договорился у Беркли с Камэроном и Райсом о новом кутеже, но теперь это надлежало оставить. Камэрон смотрел на него волком из-за мисс Сомервилл, а что до мистера Райса — ему есть, чем заняться. Один Кейтон идти в бордель не хотел, больно злачным было местечко. Чёрт с ним, перетерпит. Он вздохнул, и тут ощутил, что в душе вдруг промелькнуло что-то совсем уж чёрное, отошнившее сердце каким-то зловонным смрадом. Плоть умолкла, душа словно застыла на ледяном ветру, и Энселм, не понимая, что с ним, сел на постели. Но на него внезапно навалилась свинцовая сонливая тяжесть, он ощутил, как смежаются веки, и едва успев загасить свечу на столе, рухнул на ложе.

Через минуту он уже спал.

Следующие два дня за окном лил дождь, и Кейтон не высовывал носа из дому, хотя получил несколько приглашений. Батская суета начала утомлять его. Прошедшие дни были какими-то суматошными, ему наскучили чувства и страсти всех этих людей, до которых ему, в конце концов, не было никакого дела. Все они, он замечал это, любили кого-то, за кем-то ухаживали, сходили по кому-то с ума и ревновали, но их отношения, запутанные и скрытые, хоть поначалу и заставили его страдать, теперь навевали лишь скуку и досаду.

Господи, зачем судьба хочет оторвать его от подлинного призвания, от академической карьеры? Ему никогда не быть Даффином, он понимал это, но разве покойный Гритэм был красавцем? Между тем, Энселм по-настоящему был привязан к старику. А раз так — и у него могли бы когда-нибудь появиться ученики, может быть, он стал бы хорошим педагогом, учиться у него считалось бы честью. Наша ущербность бросается в глаза лишь тогда, когда мы претендуем на не своё место в жизни. Кто узнает, что ты не имеешь голоса — пока ты не вылез на сцену? Кому придёт в голову оценивать твоё остроумие — если ты не начал во всеуслышание рассказывать анекдоты? Его уродство никого бы не интересовало — избери он, как намеревался, одинокие научные стези. К пятидесяти годам морщины скрыли бы безобразные черты, его оценивали бы подлинно по тому, в чём он был силён — по блеску холодного разума, по пониманию сокровенного смысла текстов былого.

Но его пути были искажены — и теперь он вынужден был поминутно сталкиваться с отражением в чужих глазах только своей ущербности, чувствовать себя униженным женским пренебрежением и выслушивать мерзейшие замечания. Кто не хочет быть фигляром, пусть избегает подмостков: взобравшись на них, не фиглярствовать уже нельзя. Но разве он хочет фиглярствовать? Разве ему нужны подмостки? Почему отец не хочет понять его? Почему его не слышит тётка? Да, продолжение рода… Но уродство, комициальная болезнь, болезни крови королевских фамилий, лунные склонности мужественности к мужественности и сумасшествие — это ступени вырождения, начало конца старых родов, знаки обречённости. Безбрачие сестры отца. Красавица-тётка так и не вышла замуж. Смерть Льюиса… Тридцатидвухлетний красавец сгорел в легочном чаду за две недели… Его уродство.

Разве это случайность?

Но, как бы то ни было, сейчас он думал о Мертоне. Он не бросит учёбу и пойдёт своими путями, не потакая чужим нуждам и прихотям, унижающим его достоинство. Если отец не хочет, чтобы он женился на черноволосой шлюшке Молли или какой-нибудь продавщице из бристольской скобяной лавки — пусть более не досаждает ему.

Энселм решил сказать тётке, что уедет в конце недели, однако, едва заикнулся об этом, леди Эмили сообщила, что отец велел дождаться его, а он приедет во вторник на следующей неделе, в среду же у неё — званый ужин, а кроме того, его Персиваль захромал — на чём же он поедет? Кейтон упал на кровать и застонал. Светская жизнь, трата времени, встречи и беседы, сплетни и интриги поглощают время неглупых и небесталанных людей. Каминные беседы долгими вечерами и великосветские рауты ничем неотличимы по своей сути, и вот развлечения превращаются в повседневную рутину, навевая вялую скуку…