Аристотель и Данте открывают тайны вселенной

Мы всегда спорили с ним по поводу того, можно ли считать комиксы литературой. Но литература была серьезным делом для такого парня как Данте. И я не помню случая, когда бы я выигрывал спор. Он умел убеждать. Он также был отличным читателем. Книгу Конрада я прочитал только ради него. Когда я её прочел, я сказал ему, что мне она не понравилась.

— Единственное в чем прав Конрад, — сказал я, — это в том, что мир действительно мрачное место.

— Возможно твой мир, Ари, но не мой.

— Да, да, — сказал я.

— Да, да, — сказал он.

Но правда была в том, что я ему соврал. Книга мне понравилась. Это было лучшее, что я когда-либо читал. Когда мой отец увидел, что я читаю, он сказал, что это одна из его любимых книг. Я хотел спросить его, он прочел её до Вьетнама или уже после возвращения. Но задавать вопросы моему отцу было бесполезно. Он никогда на них не отвечает.

Я понял, что Данте читает, потому что ему нравиться читать. А я читал, потому что мне больше нечем было заняться. Он анализирует прочитанное. А я просто читаю. Мне кажется, что мне пришлось чаще заглядывать в словарь, чем ему.

Я был темнее его. И я говорю не только о цвете кожи. Он сказал, что у меня трагическое видение жизни.

— Вот почему тебе нравиться Человек Паук.

— Я просто на половину мексиканец, — ответил я, — а мексиканцы все пессимисты.

— Может быть и так, — сказал он.

— А ты оптимистичный американец.

— Это оскорбление?

— Возможно, — сказал я.

Мы рассмеялись. Мы постоянно смеялись.

Мы были совсем разные. Я и Данте. Но у нас было и кое-что общее. Наши родители не разрешали нам смотреть телевизор. Они считали, что он оказывает на нас плохое влияние. Мы оба выросли, выслушивая лекции типа: Ты же мальчик! Иди, развейся! Перед тобой лежит целый мир…

Данте и я были последними парнями в Америке, которые выросли без телевизора. Однажды он спросил меня:

— Ты думаешь, наши родители правы, говоря, что перед нами открыт весь мир?

— Я сомневаюсь, — ответил я.

Он рассмеялся.

Вдруг мне пришла в голову мысль.

— Давай прокатимся на автобусе и все увидим.

Данте улыбнулся. Нам обоим нравилось ездить на автобусе. Иногда мы часами катались по кругу.

— Богатые люди не ездят на автобусе, — сказал я Данте.

— Вот поэтому нам так нравиться.

— Может быть, — сказал я. — А мы бедные?

— Нет. Если бы мы сбежали из дома, то мы бы стали бедными.

Меня удивили его слова.

— А ты бы сбежал? — спросил я.

— Нет.

— А почему нет?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе свой секрет?

— Конечно.

— Я безумно люблю своих родителей.

Это заставило меня улыбнуться. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то подобное про своих родителей. Кроме Данте.

А потом он шепнул мне на ухо:

— Я думаю, что у той дамы, что сидит напротив нас, любовная интрижка.

— Откуда ты узнал? — прошептал я.

— Зайдя в автобус, она сняла свое обручальное кольцо.

Я кивнул и улыбнулся.

Мы сочиняли истории и про других пассажиров.

Мы знали, что они тоже придумывали истории про нас.

Я очень редко сближаюсь с людьми. Я предпочитаю оставаться одиночкой. Я играю в баскетбол, в бейсбол и даже состою в клубе Бойскаутов, но я почти не общаюсь с другими парнями. Я никогда не чувствовал себя частью их мира.

Парни. Я наблюдал за ними. Изучал их.

В конечном итоге я не нашел в них для себя ничего интересного. На самом деле, я только еще больше разочаровался.

Может я был немного высокомерным. Но я так не думаю. Я просто не понимал, как с ними разговаривать, как чувствовать себя комфортно в их окружении. Общение с другими парнями не заставляло меня чувствовать себя умнее. Общение с другими парнями заставляло меня чувствовать себя глупым и неполноценным. Это было, словно они все состояли в одном клубе, а я нет.

Когда я стал слишком взрослым для бойскаутов, я сказал отцу, что не хочу больше этим заниматься. Я больше этого не выдержу.

— Потерпи ещё год, — сказал мне он. Отец знал, что иногда я люблю подраться. Он часто читал мне лекции о физическом насилии. Он пытался оградить меня от влияния школьных группировок. Он не хотел, чтобы я стал таким как мой брат, который сидит в тюрьме. Именно из-за моего брата, о чьём существовании даже не упоминалось, я должен был быть примерным бойскаутом. Это отстой. Почему я должен быть хорошим мальчиком только потому, что у меня плохой брат? Ненавижу эту семейную математику.

Я уступил отцу. Я решил потерпеть еще один год. Я ненавидел это, кроме того, что я научился делать искусственное дыхание. Мне не очень нравилось дышать в чей-то рот. Это выводило меня из себя. Но по какой-то причине, меня восхищало то, что ты можешь заставить сердце вновь забиться. Я не совсем понимал, как это работает. Но после того как я получил нашивку за то, что научился оказывать первую помощь, я ушел из бойскаутов. Придя домой, я отдал нашивку отцу.

— Я думаю, что ты совершаешь ошибку, — вот и все, что сказал мне отец.

Я не собирался садиться в тюрьму. Именно это я и хотел ему сказать, но вместо этого фыркнул:

— Если ты заставишь меня вернуться к бойскаутам, то клянусь, я начну курить.