Аристотель и поздняя классика

Известно, что подобное исследование в свое время провел К.Риттер{252}. Броммер считает, однако, что работа Риттера была скорее филологической, чем философской; речь же идет не о том, как переводить платоновские idea или eidos - "вид", "форма", "концепт" и т.д., - но о том, что Платон понимал под этим. Проделав заново анализ Риттера, Броммер намеревается "рассмотреть внутреннюю, или, если я смею так сказать, вечную значимость" этих понятий{253}. При этом Броммер{254} предполагает следовать тому методу существенного постижения, о котором Платон говорит в VII Письме: надо, говорит он, "о каждом предмете в равной степени выяснить, каков он и какова его сущность, ибо словесное наше выражение здесь недостаточно. Поэтому-то всякий имеющий разум никогда не осмелится выразить словами то, что явилось плодом его размышления" (Epist. VII, 342 е - 343 а).

Броммер устанавливает для платоновского учения об идеях три источника и влияния.

Первым и главнейшим из них Броммер считает нравственную философию Сократа. В платоновскую идею, согласно этому взгляду, неотъемлемой частью вошло представление о нравственном характере науки и знания и о гносеологической природе морали.

"Как в современную геометрию, - пишет Броммер{255}, - было введено представление, что параллельные плоскости пересекаются на бесконечной прямой, так Сократ исходил, по-видимому, из аксиомы, что логический план, если следовать ему до конца, должен где-то совпасть с другим планом, который считается реальным; и несомненно, что он живет в абсолютной убежденности, что встреча с этим планом просветит всю человеческую жизнь и сообщит ей свою вечную достоверность".

Броммер считает, вслед за Бернетом{256}, что аристотелевский текст Met. XIII 1078 b 23 надо толковать в том смысле, что самый термин "идея" в философском значении введен впервые самим Сократом.

Вторым и третьим источниками учения об идеях Броммер считает соответственно Гераклита и пифагорейство. Заметим, впрочем, что этих же предшественников учения об идеях в указанном месте называет и сам Аристотель.

Таким образом,

"idea зависит от сократического "понятия";

происхождение ее, в сущности, нравственное, и она представляется в образе, который мы носим в душе;

eidos зависит от геометрической теории пифагорейцев; в существе своем это структура, логически обосновывающая существование как имеющее форму;

соединившись с "эйдосом", "идея" становится функцией мысли, которая в адекватном образе и с помощью его постигает реальную форму, эманирующую из "эйдоса" (и имеющую его своей причиной)"{257}.

Впервые термин "эйдос" Броммер находит у Платона в "Меноне"; и уже здесь этот термин (72 е) связан с геометрическими "очертаниями" (73 е, 74 b). "Эйдос, - заключает Броммер, - есть реальная Структура, и он... существует далеко не только в нашей мысли"{258}.

"Подобно тому как Структура покоится в невидимом, - структура, то есть структурирующая причина всего, что проявляется как структурированное (хотя, возможно, это концепция, которая лишь позднее получит развитие в платоновской мысли), - таким же образом сущность своего "эйдоса" Платон помещает в мире, внешнем по отношению к нам, то есть к нашей конкретной экзистенции, равно как к экзистенции нашей души; душа просто познает эйдос"{259}.

Сущность отношения между идеей и эйдосом Броммер выражает следующим образом.

"Во вселенной все выражается, по крайней мере виртуально, в числе, и позволяет изучение своей перманентной гармонии при помощи числа. Этот неопровержимый факт подтверждает, что все создано или все возникло по образу единого принципа, бытие которого должно с необходимостью удовлетворять условию включения основания этой математической гармонии. Но если этот эйдос есть причина и основание всякой конкретной формы, он охватывает в полноте своего Бытия бесконечно больше, чем просто форму. Ибо эта идеальная форма, сколь бы прекрасной она ни была и как бы она ни превосходила все великолепием своей упорядоченности, она все же при всей нематериальности своей действительности есть не более, чем тело, опора и местопребывание чего-то превосходящего всякую форму и всякую интеллигенцию. Это есть нечто невыразимое, дающее этой форме и этой реальности свое существо, свою ценность, свое достаточное содержание, ибо в своей красоте оно, так сказать, воплощает Благо, являющееся его высшим достоянием. Это - подлинный источник бытия, равно как это - та глубина ценностного содержания, которая определяет необусловленную любовь нашей души, впитывающей здесь безграничное счастье в моменты свободного и чистого восторга, при одновременном соединении сознания добродетельного поступка с наслаждением от сотворения красоты; это истинное Единое, Благо, которое парит в своем вечном сиянии выше всякой формы: это - ИДЕЯ"{260}.