Аритмия

— Перестань винить себя, Абрамов. Перестань уже себя наказывать! — срываюсь на сиплый хрип. — Это был несчастный случай! Ты сделал все, что мог. Все, что мог, Ян.

— Нет, — надсадно выпускает воздух сквозь зубы. Кадык дергается. Глаза лихорадочно блестят.

— Отпусти ее. Хватит! — обхватываю ладонями его лицо. Принимаю в себя болезненно-острый взгляд, и в эту самую секунду происходит то, чему я позже так и не найду объяснения.

Запоздало начинает играть та самая музыкальная шкатулка, которую я посмела открыть…

Дергаюсь.

Мне становится по-настоящему жутко. Настолько, что не передать никакими словами.

Замираю. Едва дышу, пока все нервные окончания подхватывают цепную реакцию.

Ян и сам на секунду теряется. Правда в отличие от меня, довольно быстро приходит в себя. Направляется к столу. Захлопывает крышку резной шкатулки и медленно проводит по ней указательным пальцем.

— Я хочу уйти, извини, — в защитном жесте обнимаю себя руками, даже не пытаясь скрыть свое состояние, близкое к панике.

Резко оборачивается через плечо. Во взгляде мелькает открытая тревога, но уже в следующий момент эта секундная вспышка гаснет.

— Ты боишься меня, да? — кивая, спрашивает прямо. — Я понимаю. Чувак, вышедший из дурки и посаженный на таблетки, — та еще перспектива.

Смотрим друг на друга. Не моргая. Долго и пристально.

— Я боюсь не тебя, Ян, — признаюсь предельно честно. — Я очень боюсь, что не смогу тебя спасти…

— Спасти? — морщится, будто съел что-то очень горькое на вкус. — Я тебе не рыба, выброшенная на берег.

— Ясно, — раздраженно выдыхаю.

Я бы определенно поспорила с этим его утверждением, но честно говоря, попросту устала стучать в наглухо закрытые двери. Может и правда, спасение утопающих — дело рук самих утопающих?

— Если ты именно так меня воспринимаешь, то твоя затея заведомо обречена на провал.

Прикрываю глаза и считаю про себя до десяти.

— Я просто хотела помочь, только и всего.

— Не вывезешь…

— И снова грубишь, — замечаю разочарованно.

— Потому что не надо обращаться со мной как с больным и немощным, — чеканит недовольно.

— Да я разве…

Замолкаю.

Невыносимый! Вообще ничего не понимает!

— Мне кажется, у тебя на генетическом уровне код милосердия заложен. Вкупе с состраданием.

— Это называется забота о ближнем, Ян. Только видимо, для тебя это нечто запредельное. Хотя неудивительно, — удержаться от язвительного комментария не получается.

— Я тебе еще раз повторяю, святоша, мне не нужна твоя жалость! — произносит едва ли не по слогам.

— Хорошо. Я поняла. Продолжай заниматься саморазрушением дальше, если это приносит тебе удовольствие.

— О каком саморазрушении идет речь? — прищуривается.

— А ты будто не понимаешь! — цокаю языком.

«Не трогай».

«Это Ее вещи».

«Никто не должен к ним прикасаться».

Театр абсурда. Вся эта странная идеология пугает меня до чертиков. Он же не видит в этом проблемы. А они есть!

— Что? — хмуро смотрит на меня исподлобья.

— Подари мне куклу, — выпаливаю прежде, чем успеваю хорошенько подумать. — Вон того милого пупса в чепчике и джинсовом комбинезоне.

— Ты спятила? — искренне недоумевает. Похоже, эта моя просьба всерьез его озадачила.

— Жалко? — вопросительно вскидываю бровь.

— Арсеньева, в твоем возрасте уже своих рожают…

— Ну уж нет, — громко фыркаю, — я надолго запомню твой экспрессивный воспитательный монолог про зону ответственности. Ты прав, пока не встречу достойного кандидата и не пойму, что мы готовы к столь серьезному событию — точно ни-ни. Никаких детей.

Подвисает на минуту. Не моргает. Бледнеет.

— Подаришь куклу или нет? Я о такой лет в десять и мечтать не смела, потому что все заграничные игрушки были непомерно дорогими.

Внимательно на него смотрю, ожидая реакции. Время идет, а он не двигается. Только молчит в ответ, да прожигает меня колючим, ненавистным взглядом.

— Понятно, — досада царапает грудь. — По-твоему, лучше пусть она здесь пылится. В комнате девочки, которой давно уже нет… — разворачиваюсь, решительно дергаю дверь за ручку и покидаю это странное место.

Даже чертовой куклой не готов поделиться! Чего я вообще от него хочу???

Спускаюсь по ступенькам. Оставаться на втором этаже не могу физически. Эффект присутствия давит до невозможного. Как вспомню внезапно заигравшую мелодию шкатулки, так волосы на затылке шевелятся.

Почему она сработала?

Мурашки по телу, клянусь…

— Ну-ка, притормозила, — доносится вслед.

Ой, проходили! Надоело все!

Не реагирую на его команду. Как шла, так и иду, а его это явно подбешивает.

Сбегает по лестнице. Нагоняет в гостиной и дергает за руку на себя, клацнув при этом зубами.

— Обалдел? — выразительно стреляю глазами.

— Повтори всю ту дичь, что прошуршала наверху, — нависает надо мной черной грозовой тучей.