Аритмия

Но потом произошла история, доконавшая меня, после которой дальнейшая совместная с ним жизнь сделалась невозможной. Он заявился поздно вечером пьяный в хлам, с такой же нетрезвой, грубо раскрашенной девкой и предложил мне, подонок, часок погулять на свежем воздухе, потому что у них срочная работа и я буду им мешать.

Я ушла к родителям, через неделю Юрка, опять крепко выпивший, встретил меня, предложил вернуться. Невыносимо хотелось плюнуть в его бесстыжие глаза, но ограничилась тем, что лишь молча поглядела на него и чуть ли не бегом поспешила прочь. Больше он не показывался, и я наконец-то зажила нормальной человеческой жизнью. Спасибо маме с папой, без их поддержки, без их тепла и участия неизвестно в кого превратилась бы. Одного только не могла себе простить – что так долго позволяла этому ублюдку измываться над собой. И былое чувство к нему сменилось глухой, неизбывной, тёмной ненавистью, понять которую способна лишь нахлебавшаяся мужниного дерьма женщина.

Минуло с той поры больше месяца, наступили холода, надо было взять из прежнего дома кое-какие тёплые вещи. Чтобы не пересечься, упаси Господь, с ним, отпросилась днём с работы. И, от греха подальше, позвонила предварительно по телефону, дабы удостовериться, что никого там нет.

Замок он не сменил, я открыла дверь оставшимся у меня ключом. Со странным ощущением вошла в бывшую когда-то моей квартиру, где всё было до мелочей знакомо и памятно, где всё вдруг стало чужим, враждебным. Словно в другой мир вернулась. Раскрыла шкаф, взялась перебирать в нём вещи, неожиданно услышала звук отворявшейся входной двери. У меня почему-то не возникла мысль, что Юра мог вернуться в столь неурочное время. И даже не подумала о появлении какой-нибудь женщины, занявшей освобождённое мною место. Решила – нервы, наверное, были на пределе, – что прокрались в дом грабители. От страха все поджилки затряслись.

Не женщина это была и не воры, это был Юра. Что заставило его прийти, до сих пор не знаю и знать не хочу…

Он изумлённо пялился на меня, я − на него. Потом уголки его губ медленно поползли кверху, глаза насмешливо сузились.

– Что, пташечка, соскучилась по родимому гнёздышку?

Я торопливо и злясь на себя, что недостойно суечусь, затараторила о том, почему здесь оказалась. Но он не дослушал меня, махнул рукой, сказал, чтобы перестала выпендриваться и возвращалась домой.

Отчего-то ни его самодовольная ухмылка, ни снисходительный взгляд не уязвили меня так сильно, как этот пренебрежительный, хозяйский взмах рукой. Он по-прежнему не сомневался, что я в очередной раз всё проглочу и никуда, корова дойная, от него не денусь. Покорячилась для виду немного – и опять в стойло своё вернулась. Тут главное было не заводиться, не ввязываться в разборки с ним или, того хуже, устраивать истерики. И у меня, кажется, получилось. Кое-чему выучилась. Тоже сумела улыбнуться и недрогнувшим голосом сказать ему, чтобы не раскатывал губы, я с ним, ублюдком, не то что общаться – одним воздухом дышать не хочу.

Знала, что за эти слова жестоко могу поплатиться, знала, с кем дело имею, но сейчас я его не боялась. Или почти не боялась. Более того. Рядом на столике журнальном стояла высокая, тяжёлого стекла ваза, и заискрилась безумная мысль долбануть его этой вазой по башке, если попрёт на меня. Улыбка его продлилась, обнажая сомкнутые зубы:

– Это кто, я ублюдок?

– Сам раньше не догадывался? – отступила я к журнальному столику.

– Ишь, как сама-то губу раскатала, – хохотнул. – Возомнила о себе. Я тебе так сейчас раскатаю, мало не покажется. Давно, кстати, не раскатывал. – И шагнул ко мне.

– Не подходи, – предупредила я, кладя руку на вазу, – пожалеешь.

Он верно оценил ситуацию, метнулся ко мне, а я, на беду свою, не успела осуществить задуманное. Пальцы мои лишь скользнули по гладкому краю, в следующее мгновение Юра обхватил меня, стиснул, не давая выпростать руки. Я думала, драться он станет, произошло однако же совершенно мною непредвиденное. Он впился своими губами в мои, присосался жадно, ненасытно. Я утробно замычала, замотала головой, силясь отстраниться от него, но тут же повалил он меня на пол, принялся срывать с меня одежду.

Я защищалась так, словно от этого зависела моя жизнь. У меня есть подруга, медичка, рассказывала как-то мне, что женщину изнасиловать невозможно. Даже хиленькую женщину крепкому мужику. Есть-де такие приводящие мышцы бедра, которые выдерживают нагрузку до трёхсот килограммов. И никаким рукам, самым сильным, такое усилие неподвластно, развести бёдра не удастся. Не знаю, может, оно и так, меня ни до того, ни после никто не насиловал. Хотя об изнасилованных женщинах слышать приходится едва ли не каждый день. В одном уверилась: ужас это непередаваемый, остаётся лишь всем сердцем посочувствовать тем, кто его испытал. А ведь насиловал меня не страхолюдный маньяк – собственный муженёк, пусть и ненавистный, несравнимо всё-таки.