Аритмия

Непреложным для себя посчитала, дань Алику воздавала? Свитер этот придумала. С трудом верится, пусть и чего угодно можно от этой психопатки ожидать. Из-за меня? Не могла для этого лучшего времени сыскать? Кому и что доказать хотела? Вину свою на меня перекинуть? Ну, допустим, в первый раз повёл я себя с ней, мягко выражаясь, не по-джентльменски, и что крепко поддал перед тем, отговорка убогая. Но я же не лопушок, не вчера на свет народился: а то не ведаю я, что бабёнку, если не захочет она, заставить невозможно, разве что придушить её, в прямом или переносном смысле. Посопротивлялась, конечно, лихо, побрыкалась, но ведь сдалась. Так это ж только ягодки, цветочки куда девать? Потом-то зачем трахалась со мной, и не раз ведь, не два, сколько их, разов этих, было? Если так уж любила Алика своего ненаглядного. Даже в тот страшный день, когда позвонил я, сказал, что загляну к ней, и в кино с ним не пошла.

Дома не сиделось, вышел, встретил Толяна, в бар сходили, бутылку красного оприходовали, по паре пива. Денег у него занял. Вернулся, ноги дурные, голова смурная, спать завалился – сна ни в одном глазу. Со мной так бывает, парадоксальная какая-то реакция, когда переберу: всё мутится, дохлый весь, а заснуть ни в какую. Курил одну за одной. Разумел, однако же, что сегодня не одна выпивка тому причиной, сошлось всё: и поминки, и Зойка, и мысли эти паскудные. И надумал вдруг клин клином вышибить. Взял мобилу, позвонил ей, сказал, что через полчаса буду ждать её в нашей беседке, ответа дожидаться не стал, отключился. Удачно левака поймал, через четверть часа доехал. Время ещё было, не знаю зачем наведался в ближний дежурный магазин, бутылку того же красного прикупил. Сижу, гадаю: придёт Зойка или не придёт. Пришла. Не садится, спрашивает:

– Ты зачем звонил?

Не стал я выделываться, всё простыми словами объяснил. Сказал, что надо нам раз и навсегда котлеты от мух отделить, точки над ё расставить. Алика не вернуть, а нам как-то нужно дальше жить. И если считает она, что это я жизнь ему загубил, а ей сломал, то зря. Как и зря думает она, что если возьму я грех на себя, ей потом легче жить станет. Я, может, тоже хочу, чтобы мне легче жилось. Коль на то пошло, Алик ей никто, а мне брат, родная кровь. Да, гад я последний, позарился на девку младшего брата, знал же, как запал он на неё. Но давай вещи своими именами называть, если сучка не захочет, кобель не вскочит. А теперь делить нам нечего, оба замазаны. Бутылка у меня с собой, давай выпьем за упокой души Алика, земля ему пухом, врагами не расстанемся. Ух, как взбеленилась она, как разоралась. Да что я знаю о ней? Знаю ли я, во что превратил её жизнь и с Аликом, и после него? Во что превратилась она благодаря мне? Стала такой же подлюкой и сволочью. Это из-за меня всякий раз после наших свиданок ссорилась она с ним, ничего поделать с собой не могла, на нём, неповинном, злую досаду свою срывала, мучила его, сама мучилась. Алик, может, единственная радость, какая в её жизни была и никогда уже не будет. А я, подонок, отравил, испоганил эту жизнь, поизгалялся над ней, кобель говённый. Это она-то сучка? Это он-то не знает, что девушкой до него была? Забыл, как он, мурло пьяное, когда пришла она к Алику, а того дома не было, схватил её, повалил, руки ей ломал, рот затыкал, чтобы не вопила, по лицу бил, до ошаления довёл её? Заорал тут и я, что пусть даже так, ответ мне за то держать перед Аликом на том свете и богом. А чего ж тогда она, святоша, дальше со мной трахалась, если не в косяк ей было? Кто ей чего ломал и затыкал? Сникла она, с ответом не сразу нашлась, потом сказала медленно:

– Вот за это я тебя и ненавижу. А себя ещё больше. – И заплакала.

Говорю ей:

– Чего ж ты теперь от меня хочешь? Чего тебе от меня надо?

А она, каждое слово отдельно, сквозь зубы мне:

– Хочу, чтобы ты сдох. И чтобы никогда тебе счастья в жизни не было. Надо мне было сказать тебе это. – Повернулась и ушла в темень.

А я не ушёл. Сидел, курил, дурью маялся. Вспомнил, что бутылка у меня припасена, наполовину опорожнил её, и тут вывернуло меня, блевотиной извёлся. И будто чуть полегчало. Бутылка свалилась, закатилась под скамейку. Нагнулся взять её, равновесия не удержал, ляпнулся. Руку протянул, на что-то мягкое, живое вроде бы, наткнулся. Сначала испугался, передёрнуло меня, но, тяму хватило, сообразил: живность там какая-то, похоже, кошка. Почему-то обрадовался этому, всё ж не одному тут маяться. Я вообще кошек люблю. Кис-кис, позвал её, кис-кис, иди ко мне. Потянул её на себя, а она даётся, не сопротивляется. Вытащил, она квёлая какая-то, обвисшая. Говорю ей:

– Чего нам тут бедовать? Пойдём, киса, домой, изголодалась ты, видать, совсем, молока тебе налью.