— Здесь не принято спасать тяжелораненых, — неохотно произнес Джа, сворачивая новую самокрутку. — Если бы парень дожил до появления дружков, его бы добили, а он бы не дожил: истек кровью. А на таком солнцепеке это та еще пытка. — Винчи раскурил самокрутку и выдохнул дым. — Так что поверь, Пончик, я оказал ему услугу.
— Не называй меня Пончиком, — устало попросил Фаусто. — Не надо.
Он думал, что адреналин уйдет не сразу, что его будет трясти до появления спасателей, а может, даже дольше, но ошибся: после того как Джа добил бандита, напряжение спало и накатила усталость. И тоска.
— Дай мне, — попросил Конелли.
Объяснять не требовалось. Винчи молча свернул самокрутку, а когда толстяк взял ее — поднес зажигалку. Подождал первой затяжки, послушал кашель, а поняв, что Фаусто ничего не скажет, спросил:
— Трудно?
— Ради чего они погибли? — после недлинной паузы осведомился Конелли.
— Ты еще не догадался? — Джа стряхнул пепел и задумчиво посмотрел на огонек сигареты. — Не ради чего, а из-за кого. Рейган и Гуннарсон погибли из-за тебя, Пончик, только из-за тебя.
Фаусто неумело затянулся во второй раз и неожиданно поймал себя на мысли, что прекрасно понял ответ Винчи. Не слова понял, а то, что стояло за ними — еще примерно с тысячу слов. Оглядел искореженный внедорожник: следы пуль на корпусе, треснувшее стекло, кровь повсюду, гильзы… Потом перевел взгляд на догорающий фургон, на распластавшийся труп, на обломки дрона, дымок от которых вился вдали, затянулся в третий раз — уже глубже, увереннее — и спросил:
— А я?
— А ты проживешь историю до конца и увидишь, чем все закончится.
Фаусто кивнул, вытер слезы, которыми прощался с друзьями, и твердо попросил:
— Больше не называй меня Пончиком.
Но понял, что просит напрасно.
— Карифа говорила, у тебя есть мужик, — негромко произнесла Нкечи.
Она лежала на животе и бездумно смотрела на ночной Нью-Йорк через панорамное окно. Шторы, которые обычно его закрывали, были раздвинуты, стекла идеально вымыты, в комнате царил полумрак — она едва освещалась малюсеньким, притулившимся в дальнем углу ночником, широкая кровать, застеленная черным шелковым бельем, стояла у самого окна, и казалось, что Вашингтон парит над городом.
— Есть, — подтвердила Эрна. Она поднялась, чтобы налить вина, но обратно не вернулась, остановилась в шаге от кровати и тоже залюбовалась замечательным видом.
В отличие от абсолютно голой Нкечи, на Мегере была надета белая, тонкая, прозрачная блузка, что очень нравилось Вашингтон. Особенно то, что это была ее блузка.
— Где твой мужик сейчас? — спросила Нкечи. Ей очень хотелось, чтобы голос прозвучал равнодушно, но в нем все равно послышались ревнивые нотки. — Остался в Европе?
— Скоро появится, — спокойно ответила Мегера. Сделала маленький глоток вина и спросила так, будто не понимала: — Почему ты о нем спрашиваешь?
— Возьмешь его на остров? — у Вашингтон раздулись ноздри, но поскольку она смотрела в окно, Эрна этого не увидела.
— Скорее всего.
— Любишь его?
— Люблю.
Нкечи резко повернулась, на мгновение превратившись в гибкую, очень опасную кошку, черную кошку на черных простынях, и сверкнула глазами:
— Подойди!
Эрна выдержала недлинную паузу, словно размышляя, имеет ли смысл подчиняться, сделала глоток вина — чуть больше, чем в предыдущий раз, — и подчинилась. И улыбнулась, оставив рот приоткрытым. Нкечи скользнула к краю кровати, уселась, крепко обняла Эрну за бедра, прижалась лицом к ее плоскому животу и тихо сказала:
— Ты делаешь мне больно.
Мегера тяжело вздохнула и провела рукой по волосам любовницы.
— Мне больно от того, что ты говоришь о нем.
— Ты сама спросила…
— Я надеялась, что ты ответишь иначе, — Нкечи прикоснулась губами к животу Эрны, поласкала языком пупок и потянула вниз, к себе. — Надеялась, что ты догадаешься ответить иначе… — А когда Эрна уселась на кровать, взяла из ее руки бокал и допила вино. — Ты должна была ответить иначе.
— Мы едва знаем друг друга, — шепотом отозвалась Мегера, медленно ведя пальцами по груди Вашингтон, задержавшись на напрягшемся соске любовницы. А затем заставила черную кошку лечь и оказалась сверху.
— Ты обладаешь удивительным даром влюблять в себя, — прошептала Вашингтон, послушно укладываясь на спину и раздвигая ноги. — Или я просто дура…
Бокал соскользнул на пол, но не разбился, спасенный длинным ворсом ковра.
— Чувства не делают тебя дурой, — ответила Эрна. Она склонилась, щекоча любовницу длинными волосами, и принялась целовать груди Нкечи, одновременно лаская их руками, постепенно спустилась к животу, а затем еще ниже. К черным волосам на лобке, остановившись меж раздвинутых бедер. — Чувства прекрасны.
— Что ты чувствуешь ко мне? — спросила Вашингтон. Ее голос стал прерывист.
— Сейчас узнаешь, — пообещала Мегера.
И целуя…
Целуя так, что Нкечи не смогла сдержать крик.