Аркадиана

Наконец мы сидим в самолете. За ночь я отбоялась и успокоилась - могу злорадно наблюдать, как опасаются другие. Правда, таких психованных немного - слабонервные граждане в отпуск картошку в деревне окучивают... Теперь меня больше волнует вопрос, не разболится ли зуб. Я несколько раз пыталась на надавить на него другим зубом, и теперь сама не пойму - болит он или нет. Вера подергивается. Она боится закрытых пространств, а в самолете чувствуешь себя, как в консервной банке. Я сижу у окна - потому что сразу сказала, вставать не собираюсь. Мне лень ползать по креслам туда-сюда, и у меня нет привычки вытирать телом общественные туалеты.

Кругом куча народу. Все распихивают над головами вещи и хлопают дверцами. Публика чистая умеренно, дамы обвешаны дурацкими шляпами, мужчины - цифровыми фотоаппаратами. Детей много. Даже чересчур. В кресле наискосок через проход - двухлетняя кудрявая девочка на руках у папаши. Вдвоем напоминают знаменитую скульптуру под названьем Лакоон... Ребенок извивается как хорошая анаконда, разве что не кольцами. Чувствуется, сейчас устроит рев... Сзади - мамаша с сыночком. У мамаши - кислое выражение хронической усталости от жизни, а у сыночка лет двенадцати шкодливые горящие глаза вращаются от гиперактивности как пропеллер.

Вера наклоняется через меня и смотрит в окно, как там плавно садится борт алиталиа.

-- Господи, как они быстро... - бормочет она. - Только что один взлетел.

-- Ну и что? - говорю я.

-- Как что? Полоса-то одна.

-- Ну на то и диспетчеры, - говорю я.

-- Знаем мы... - ворчит Вера. - Этих диспетчеров.

Вдалеке кружатся вороны. Я проверяю ремень. Он, как обычно, безнадежно свободен. Можно подумать, они одних тут американцев возят, охват талии как минимум килограмм на сто двадцать живого веса, не иначе.

-- Смотри, смотри, - говорит Вера. - Птицы. Что ж их не отстреливают? А если она в двигатель попадет?

-- Ну и что? - говорю я.

-- Как что? Двигатель из строя выходит.

-- Подумаешь, - говорю я. - Ну выйдет один. У него их четыре. На остальных долетит.

-- Да? - говорит Вера и задумывается.

Стюардессы начинают показывать, как одевается спасательный жилет.

-- Смотри, смотри! - Вера даже приподнимается над креслом, чтобы не пропустить ни слова.

-- Ай, - говорю я и машу рукой. - Помогли б они кому...

И рассеянно листаю каталог их убогого duty-free.

-- Ты ленивая и нелюбопытная! - возмущенно говорит Вера и сует мне мешок с леденцами. - Возьми конфетку, уши заложит. Кстати, почему никто пакеты не раздал?

Загорается табло. Самолет медленно едет к взлетной, и его потряхивает на стыках плит.

-- Не могут ничего путем сделать... - бормочет Вера.

В соседнем ряду распахивается багажное отделение, и стюардесса бежит закрывать. Где-то свистит. Самолет останавливается, и двигатели взрерывают.

-- Ну, - говорю я и кладу в рот леденец истошно малинового цвета. - Да поможет нам бог, нам, не верящим в бога...

-- Нет, я не знаю, как ты, - возражает Вера. - А мне все-таки кажется, что-то есть...

Самолет, трясясь, стремительно катится по полосе. Нас неприятно вжимает в кресла. Момент - тряска завершается, полоса за окном меняет угол расположения, и мы уже в воздухе, и вот уже внизу остаются, стремительно опускаясь, верхушки Шереметьевских деревьев. Я судорожно глотаю, чтобы не закладывало уши. Женщина двумя рядами впереди откидывает кресло и механически, как бревно, укладывается спать. Кто-то достает кроссворды, кто-то карты, веселая компания у противоположных окошек гремит и булькает беспошлинным алкоголем. Мы только пролетаем через первое облако, а кто-то уже рванул в туалет.

-- В полете, - говорит Вера, краем глаза следя за табло. - Хорошо иметь сопровождающего. Чтобы можно было надраться до коматоза и быть уверенной, что тебя доставят в целости и сохранности.

-- Зачем же до коматоза? - говорю я.

-- Затем, - отвечает Вера. - Неприятные жизненные моменты надо пропускать мимо. Есть люди, которые даже пломбы под общим наркозом ставят. И правильно. Неприятностей и так много... Вон Мишка... Чего тебе достать? Коньяка?

-- Не хочу коньяка, - возражаю я. - Хочу рома...

Вера только что купила того и другого.

-- Что же, открывать две бутылки? - возражает Вера. - Давай чего-нибудь одно. Давай коньяк... - она заглядывает мне в глаза. - Ты же не будешь ром хлестать в чистом виде?..

Приходится открывать коньяк - в общем порыве с окружающими. Вокруг редкое единство народных масс, как на субботнике... Подростки в соседнем ряду - то ли класс, то ли туристическая группа - уже под руководством сопровождающих откупорили такую батарею, что мы рядом смотримся просто воспитанницами монастырской школы.

Мы пьем коньяк, проливаем на колени и друг на друга - тесно тут и неудобно - а вокруг бегают маленькие дети, орут, горланят пьяные подростки, а сыночек усталой мамаши, как слышно, подбегает к ней откуда-то с вопросом:

-- Мам, там дверь, можно, я открою?

-- Открывай, - равнодушно ответствует матушка. Судя по всему, ее уже задолбало отвечать на глупые вопросы. Вера вздрагивает.