Аркадий Бухов

— Черная. Пятый номер. На нее и ставь. Выиграет.

— Именно эта? Черная? Ты это верно?

Я посмотрел на лошадь. У ней был простодушный вид, совершенно не подчеркивающий ее желания оказать мне небольшую денежную услугу.

— Значит, она наверняка?..

— Ну, еще бы…

Тон у него был настолько уверенный, что я перестал сомневаться. В конце концов, у лошади не может быть человеческой страсти насолить малознакомому и остаться последней только для того, чтобы посмеяться потом с другой лошадью над моей недальновидностью. Я вспомнил, что в специальных трудах я не встречал таких примеров в описании лошадиного характера. Деньги в кассе тотализатора у меня взяли охотно, что еще раз в моих глазах подчеркнуло теплое доверие, которое мне оказывала администрация бегов.

— Ну что, взял?

— Взял. Можно пойти получать? Это из той же кассы?

— Что получать?

— Сто сорок рублей. Ты же сказал…

— Погоди, брат, побегут, потом получишь…

Эта система расплаты мне не понравилась сразу.

— После народа много будет у кассы. Не дотолкаешься. Может, хоть половину сейчас выдадут?

— Начали, начали, смотри…

Я стал смотреть. Бежали семь черных лошадей и одна серая. Какая из них была моя. я догадаться не мог. Бежали долго. Кто-то вытащил из-под меня стул, стал ногами на кончик моего пальто и замахал над самой головой биноклем.

— Где же моя лошадь? — тревожно спросил я спутника.

— Бежит, бежит, не мешай…

Чувствовать, что какая-то лошадь везет сто сорок рублей, принадлежащих лично мне, и не знать, какая она, — это может сильно влиять на настроение. Никаких разъяснений я не мог добиться до самого последнего мгновения, пока человек, отнявший у меня стул, не соскочил с него и, посмотрев на своего соседа, хмуро процедил:

— Идиот… Тоже, советчик…

— Ну, теперь можно идти получать? — заискивающе спросил я спутника. — Все прибежали…

— А ты на какую ставил?

— На черную. У меня даже билет есть. Хочешь — покажу?

— Черных много. А твоя — того, брат…

— Что — того?.. Я не понимаю этих беговых терминов…

— Не пришла, и все.

— Как так не пришла? Что же, ее в дороге потеряли, что ли? Или домой завтракать уехали? Я пойду получать…

— Не ходи, — сухо заметил спутник, — не стоит. Разве кто-нибудь билет обронил…

В кассе мне выдали обратно билет и просили не мешать. Вторичное предъявление того же билета в другом окошечке вызвало более резкий и ярче выраженный отпор моим вполне искренним попыткам оправдать обещание, данное мне спутником еще до бегов, о ста сорока рублях.

Если это была шутка — то я мог бы за нее не платить десяти рублей, тем более постороннему человеку, сидящему в кассе. Если это ошибка моего приятеля и лошади, то пусть они делят мои расходы пополам: я не хочу отвечать за чужие ошибки.

Поэтому я довольно сухо протянул своему спутнику руку и сказал, что еду домой.

— Постой, постой… Куда же ты?..

— Да так, знаешь, домой. Повеселился, и будет.

— Ну брось… Сейчас одна лошадь будет бежать…

— Совсем одна? Эта уж наверное первой придет…

— Нет, не в том дело… Я хочу сказать, что она такая…

— Верная?

— Верная.

— Ну, прощай, я пошел…

— Да нет же… Ну поставь на эту. Я тебе ручаюсь.

Я поставил новых десять рублей и стал сам внимательно следить за лошадью. Это было добросовестное животное, по-видимому, решившее поддерживать мнение о себе моего приятеля. Она сразу оставила сзади себя всех остальных лошадей и только уже около призового столба, экономя силы для другого заезда, пришла пятой.

И на этот раз мой билет, как актерская контрамарка при полном сборе, оказался недействительным. Этим же свойством обладал и билет моего спутника, взятый на другую лошадь, отставшую от моей всего на несколько сажен.

— Ты видишь, — ласково сказал он, не выдерживая моего взгляда, — и я же проиграл.

— Видишь ли, — раздраженно ответил я, — на моих глазах людей переезжало поездом, однако я никогда не утешался этим, когда мне наступали на ногу…

— Да, ты прав, но лошадь же была верная… Это простой сбой…

— Принимая во внимание мое полнейшее незнакомство в этой области, — сдержанно, но сухо ответил я, — ты можешь мне объяснить, что лошадь треснула по ватерлинии, что у нее лопнул пропеллер или что у нее соскочили подшипник и маховое колесо, — я все равно не пойму. Тем не менее я ухожу домой.

— Ну иди… Если ты такая свинья…

— Послушай… Мне это стоило двадцать рублей… Где же мои двести восемьдесят?

— Получишь…

— Может быть, мне их дадут в другом месте, я тогда лучше поеду туда…

— А хоть ко всем чертям…

После этого или перестают подавать руку, или молча вздыхают и остаются. Слабость была и будет одной из отрицательных черт моего характера.

— На какую же ставить?

— Выбери сам…

— У меня совсем нет знакомства в этом кругу… Вот на эту, пожалуй, поставлю… Видишь, вот эта ходит, я на нее хочу…

— На эту нельзя…

— Неужели она тут так попусту бегает?.. Зачем же ее пустили, если на нее и ставить нельзя… Это жульничество…

— Ставить-то можно. Дураки ставят. Только не возьмет. Разве такие берут?..

Я посмотрел на лошадь. Ничего опорочивающего в ее наружности не было. У ней было на месте все, что только может пожелать любая лошадь, берущая призы.